— К вам? — переспросил Антон, чувствуя, что начинает густо и безнадежно краснеть.

— Ага, — кивнула девушка, ставя молоко на стол, — заходила по молоко. Теперь-от я вам буду носить, аль Кешка.

— А это… это, — смотрел Антон на крынку.

— Это утрешнее. Тетя Марья подояла и у погреб. У погребе стояло.

Она быстро провела освободившейся рукой по лбу, тряхнула головой и за плечами качнулась толстая русая коса.

— Так что же, — проговорил он уже более спокойно, — баба Настя платила вам?

— Еще вчерась, — улыбнулась девушка, — уплотила за месяц вперед.

— Это хорошо. Так, значит, вы у тетки Марьи живете?

— Ага.

— А я вас на деревне никогда не замечал.

Она улыбнулась шире, обнажив ровные крепкие зубы:

— Конечно. Я ж с Ракитина.

— Из Ракитино?

— Ага. Папаня с братом у городе баню строить нанялися, маманя к Оленьке в Торжок подалась, а мы с Кешкой — к тете Марье.

— Значит, вы ей родня?

— Родня, а как же. Племянники мы ей.

— Это хорошо, — проговорил Антон и замолчал, не зная как продолжить разговор. Девушка взялась за ручку двери, толкнула, обернувшись произнесла:

— Ну, пошла я. Досвиданья вам.

— Аааа… — растерянно протянул он, не в силах оторвать взгляда от ее лица. — А как вас зовут?

— Таня, — ответила она, снова отводя рукой со лба русую прядь.

— А меня Антон, — сказал он и замялся, видя что она по-прежнему молчит и улыбается, опустив ресницы.

— Ну я пошла, — повернулась она и шагнула за дверь.

Так в жизни Антона появилась Таня. Таня. Танечка. Танюша.

Они встречались в березовой роще, бежали, взявшись за руки к запруде, где, раздвинув камыши, торчал киль голубой отцовской лодки.

Антон за цепь подтягивал ее к берегу, подсаживал Таню, прыгал сам и отталкивался веслом от илистого берега.

Они плыли.

Пруд перетекал в неширокую реку, Антон греб так, как всегда гребется по течению — легко, свободно. Таня сидела напротив, крепко держась за борта и глядя на Антона своими карими глазами.

Вскоре река расширялась, обрастая по берегам ивняком и камышами, течение становилось медленнее, Антон бросал весла и, сложив руки на коленях, молча смотрел на Таню.

Она была прекрасна, эта стройная загорелая девушка, любящая его и любимая им.

А как прекрасна была их любовь — это чудо, расцветшее дивным живым садом в двух юных сердцах!

Как прекрасны были вечера с полосами тумана вдоль речных берегов, и речная тишь, и чистое вечернее небо и далекий лай деревенских собак.

Антон причаливал к знакомому камню, они выбирались на берег и под раскидистыми ивами, чьи гибкие ветви так верно хранят вечернюю прохладу, он целовал Таню в мягкие податливые губы.

Кругом было тихо, окутанная туманом река неслышно несла себя к Волге, плескаясь доверчивой рыбой.

А губы любимой были горячими, нежными, желанными, ее руки дрожали, на шее билась крохотная жилка.

Антон целовал истово, жадно, а она вздрагивала, опустив ему на плечи покорные руки. Потом он подхватывал ее и нес в поле по русому, золотому, как и ее коса, жнивью, она прижималась к нему и безмолвствовала, чуть дыша

Посередине поля стоял огромный стог сена, наплывающий на них как могучий корабль. Это был ковчег их любви, уносящий от всего земного, поднимающий к розовому вечернему небу, к искрам первых звезд.

Здесь на душистом сене они любили друг друга — юные, страстные, искренние в своем первом чувстве…

Что может быть прекраснее первой любви? О каком другом чувстве можно писать так много и подробно и, в то же время, не сказать ничего? Неподвластно оно перу, бумаге и расчетливому писательскому уму, не держится в ровных типографских строчках, не живет в толстых пропылившихся томах.

Так где же оно?

В глазах, в лицах, смотрящих друг на друга, в руках, сплетенных и не могущих разъединиться, в сердцах, бьющихся в едином порыве.

Как они любили!

Антон с трудом встал с покосившейся лавочки, оперся ладонями о стол.

Тогда они лежали рядом, глядя в бескрайнее ночное небо, ее рука была мягкой и спокойной, щека горячей, глаза влажно блестели в темноте.

— Антош, а что это за звездочка?

Ее голос звучал тихо, от близких губ шло горячее дыхание.