Влетев в Красную Гору, танк с разгона останавливается и, кажется, оседает, врастает в снежную дорогу. Не успевает осесть поднятая им туча снежного крошева, как выскакивает из-за укрытий группа, назначенная в десант на эту машину. И только-только глохнет мотор, как из люков выскакивают три черные фигуры с головами в ребристых шлемах и орут во весь голос на бегущую во весь дух пехоту.

— Быстрей! Не задерживаться! Что копаетесь?

Черные замасленные ватники как из потустороннего мира врезались в белую кипень маскхалатов среди огромного белого поля и белых домов. Они не смотрят на тех, кого подгоняют, крутят задранными вверх головами, их интересует небо, только небо. С него скорее всего ударит смерть. А пехота все никак не усядется на броню.

И артиллеристы еще не успевают добежать до танка, как тот срывается с места, унося на себе первую группу десантников. Растерянно глядят ему вслед шестеро огневиков, опустив наземь шесть ящиков со снарядами. Надо же! Они хотели их отдать десантникам, чтобы те сбросила их где-нибудь на Варшавке. Артиллеристы, собрав потом свои ящики, получили бы полный боекомплект. Много ли увезешь на двух танках?

Быстрее всех приходит в себя наводчик Михалевич. Всего на несколько лет старше он самого молодого во взводе — лейтенанта, но великое дело жизненный опыт.

— Ребята! — кричит он в сторону домов, за которыми укрывается взвод. — Плевать теперь на маскировку! Давай все снаряды сюда. Галопчиком! Галопчиком!

Конечно, если из-за домов таскать, опять не успеешь. Уже на подходе из Вязични следующий танк.

И вот уже опять, вглядываясь в небо, орут танкисты:

— Быстрей! Живей! Не задерживай!

— Ну прямо братья двоюродные с теми, с первыми! — кричит, смеясь, Нестеров и сует прямо в руки танкисту ящик со снарядами. — Держи, братик!

Очередная машина уносит к Варшавке двенадцать ящиков снарядов. Они прибудут туда раньше пушек, которые будут цепляться к последним танкам.

А на месте посадки вырастает целая гора снарядных ящиков. Пехотинцы спотыкаются о них, падают, злятся. Кто-то из пехотных командиров кричит, чтобы не смели загромождать, чтобы убрали. Железняков, закинув за спину автомат, носится как и все, таская снаряды.

— Не отнимут, лейтенант? — подначивает Нестеров, кивая на бегу на автомат.

— Не отнимут. Некому. Да его и не видит никто.

В ответ на пехотные приказы Железняков отдает артиллеристам свой:

— Всех, до капитана включительно, посылать… — Он на миг умолкает: нельзя же так — и быстро заканчивает: — Посылать ко мне! С остальными не разговаривать. Снаряды вынести все!

Никто теперь не обращает внимания на крики танкистов, да и не медлит никто, уже наладилась посадка, вошла в ритм, все делается мгновенно. И снаряды расхватываются десантниками тоже мгновенно. Но артиллеристы уже выбились из сил. А Железнякову еще и автомат мешает. Хоть и маленькое ружьецо, но даже с таким трудно. Запыхавшись, он снимает с ремня автомат и, прислонив его к штабелю снарядов, бросает и бросает на танк очередные ящики. Всего минута проходит, пока он вдруг спохватился. Автомат! Он сдуру выпустил из рук автомат! И точно — автомата уже нет. Вот тебе и не видит никто. Еще как видят!

Лейтенант быстро обежал штабель, придирчиво и злобно разглядывая носящихся кругом пехотинцев, залез, расталкивая всех, на танк, спрыгнул с него. Нет, нигде не углядел, ни у кого. Со всего размаха треснул он себя по лбу: балбес, не знаешь, что ли, как ценится сейчас оружие! Жизнь ему сейчас цена.

Взревев, ушел очередной танк, унося десант, снаряды и автомат, наверно, тоже, его автомат! И уж совсем неожиданно даже для самого себя вдруг расхохотался Железняков. Нервный был смех, никак не остановишь, но с ним ушла и злость к похитителю. За три часа всего у автомата сменилось три хозяина. Но все будет, как должно быть: автомат ушел на Варшавку, будет бить там врага, не останется он пустым украшением.

Наконец подошли и последние танки. Артиллеристам уже казалось, что их побывало на Красной Горе с сотню, не меньше.

Железняков с расчетом сержанта Полякова быстро и надежно закрепил орудие на крюках, и артиллеристы облепили танковую башню. Теперь только вперед.

Но оказалось, что еще далеко не все.

Танк на выезде из деревни вышел на скос дороги, который первые двенадцать машин легко одолели, а он наклонился, заскрежетал гусеницами по льду, и пушка легла на бок.

Соскочив с брони, расчет пытался поставить ее на колеса, однако, как всегда, рвалось там, где тонко. Орудие зацепилось за какой-то столбик, танк рванул сильнее, и лопнули все жгуты и тросы.

Танкисты, матерясь, вылезли на броню. Артиллеристы так и сяк пытались скрепить жгуты и снова привязать к крюкам орудие. Но куда там. А в это время четырнадцатый танк с орудием Попова на привязи, едва не касаясь бортом остановившегося товарища, обходит его полем.

Секунды нет у Железнякова на размышление. А решать надо немедленно. Да внутренне он уже все понял: с этим орудием все кончено. И он прыгает с брони прямо в гущу десантников на набирающий скорость четырнадцатый.

Его подхватывают на лету, не дают упасть. Он, уже стоя, держится за танковый ствол.