Шрифт:
Он и она
Танцевальная площадка
Последний поцелуй
Легенда
1
Я не стану обманывать вас, Сантиментов не ждите, Не о тихих тропинках рассказ, Не о маленьком быте — О трагической верности речь, О молчанье под пыткой. Не хотел заголовком завлечь Я толпу любопытных. Просто я еще жил до войны, До берлинской победы, И историю той старины Вам обязан поведать. О товарище нашем одном, До сих пор не воспетом, Чья фамилия в сейфе штабном И портрет — под секретом. Знать, еще продолжает он бой И, держась и воюя, Отдает вам последнюю боль Своего поцелуя. Для чего в ваш веселый покой Я тащу сочетанье Поцелуя и боли людской, Громкой славы и тайны? Может, не про последний писать Поцелуй, а про первый? Но седая угроза опять Бьет планету по нервам. Если сбор трубачи протрубят, То тревоге навстречу Выйдет вновь неизвестный солдат, Безымянный разведчик. 2
Берлинская тюрьма. Как трюмы, Сырые камеры угрюмы, И — кажется — они пусты, Но вдруг стальные цепи клацнут, И узника наряд матрацный Проявится из темноты. И медленно, неторопливо Лицо возникнет из наплыва: Рот, как бы стянутый узлом, Глаза, округлые по-птичьи, Нацеленные в безразличье, В пространство меж добром и злом. Колпак тюремный лезет на лоб… Жена родная не узнала б, И в страхе открестилась мать, Увидев этого арийца. Кто он? Разбойник иль убийца? Как удалось его поймать? Представьте!— Немец образцовый И безупречный офицер Квадрат секретной карты новой Брал объективом на прицел! Он в генеральном штабе схвачен. Какой скандал! Позор и жуть! На карте был ведь обозначен Особый план… Кто знал — забудь! К столь важной тайне он причастен, Что и тюремное начальство Знать сути дела не должно. Пытали током — бесполезно, Пустили в дело прут железный, А не дознались все равно, Зачем он выкрал то, что выкрал. Молчит… Ни вздох, ни стон, ни выкрик Не выдадут его. Молчит. Кому хотел продать он тайну? Он и во сне молчит, случайно Себя не выдаст и в ночи. Быть может, это жажда денег? С кем связан этот шизофреник? Зачем он к плану подходил? Копалось чуть не все гестапо И наконец искать устало — Он, видно, действовал один. Какая все-таки удача, Что на пороге был он схвачен И сразу спрятан под замок, И надо, чтобы гильотина С размаху тайну поглотила, Нацелясь в третий позвонок. Отдать под суд? Но могут судьи Добраться до секретной сути. Он будет без суда казнен, Но волен испросить свиданье — Его последнее желанье Обязан выполнить закон. Не так-то легок путь к мертвецкой. Об аккуратности немецкой Спокон веков недаром речь: Сначала вылечат ангину, Потом на горло гильотину, Чтоб напрочь голову отсечь. 3
Памятью вновь возвращаюсь К тридцатым годам. Сам удивляюсь, Как выстоял в их урагане. Но ироническим взглядам я их не отдам, Перед врагами Не выставлю на поруганье. Мир небывалый Из хаоса стройки возник. Нашею кровью Написан его черновик. Это оттуда Потом уходившие в бой Брали устои свои и законы: Без колебаний закрыть амбразуру собой, И самолет на таран, коль иссякли патроны. …В этих далеких тридцатых Шифровкой в Москву Вызван один молодой командир Из Ташкента. Красная площадь пред ним — В первый раз наяву! Все достоверно и сказочно, Как кинолента. С ним говорит командарм — Большелобый латыш. Острые ромбы на красных петлицах Рядочком. — В службе разведки Пилюлю не позолотишь. Вы ведь женаты, У вас малолетняя дочка. Наш разговор, Понимаете сами, мужской и прямой. Дело смертельно опасное — Жить под секретом. Если душа не лежит — Возвращайтесь домой. Честное слово, Никто не узнает об этом.— (Старший товарищ С глазами балтийской волны, Видно, напрасно дает это честное слово. Лишь Революции наши сердца отданы, Сами себя ее именем судим сурово, И перед нею одною Мы в вечном долгу.) — Не сомневайтесь. Согласен. Сумею. Смогу. 4
Устал следить за узкоплечей тенью Тюремный надзиратель сквозь глазок. Гестаповца выводит из терпенья То, что проклятый смертник спит как бог. Безумец странный не прошел над бездной И завтра будет без суда казнен. Пока ж, в обнимку с койкою железной, Должно быть, смотрит свой последний сон. …А он мой современник и ровесник. Я в сон его посмею заглянуть, Чтоб через годы — запоздалый вестник — Поведать людям про геройский путь Разведчика с душой прямой и чистой, Который даже в облике чужом, Потерянный за острым рубежом Глубинно ощущал себя Отчизной. Жестокая и сложная эпоха Меж мировыми воинами была. Не только с розы — и с чертополоха Собрать пыльцу обязана пчела. …Во сне он видит Родину. В ту пору О Родине высокие слова Не подступали близко к разговору И намечались в образах едва. Сегодня это странно вам, я знаю, Но мы стеснялись этих слов тогда, И «широка страна моя родная» Казалось откровеньем в те года. Да, это Родина в платочке красном, В мужском перелицованном пальто Склоняется над узником несчастным, И кружится решеток решето. А может быть, житейский этот образ — Не только Родина — его жена, На горестную жизнь с улыбкой доброй И на святую ложь обречена— Виденье все острее, все яснее В том комсомольском стареньком платке. О самом главном говорит он с нею В безмолвном сне — на русском языке: Прости меня! Судьбу я выбрал злую… Приблизься к прутьев скрепленным рядам, В последний раз тебя я поцелую, Тебе губами тайну передам. Ту, за которою, со смертью рядом, Ходил пять лет, забыв родную речь, Под ненавистным спрятанными нарядом, Чтоб Родину свою предостеречь. Когда Москву предупредить удастся О нападенье, об условном дне, Пойду на плаху с ощущеньем счастья, Исполнен долг… Как жить хотелось мне! 5
Не смей вспоминать! Как чужая повесть Пусть в памяти прежняя жизнь мелькнет. Тогда под столицей шел первый поезд, То был девятьсот тридцать пятый год. Нежданная встреча в метро Арбатском. Толпою несло и кружило нас. Тебя я увидел в костюме штатском Впервые. Не знал, что в последний раз. Сказали друг другу — До встречи скорой. Звони… Непременно… И ты звони. О, эти никчемные разговоры Среди суматохи и толкотни. Не знал я, не ведал, что ты обязан Забыть телефонные номера, Не знал, что ты должен отринуть разом Все то, чем дышал, все, чем жил вчера. Штабистами выработана легенда, Отныне твоя это будет жизнь. Продумана с точностью документа, Запомни — и данных ее держись. Запомни, товарищ, ты не был русским, Родился и вырос в краю чужом. Забудь комсомол и свои нагрузки. Твой орден в сохранности сбережем. Запомни — на ферме ты жил в Тироле, Мечтал быть картографом с юных лет. Забудь свой детдом. В этой новой роли Для воспоминаний лазейки нет. Запомни молитвы. Сумей ночами Немецкие длинные видеть сны. Забудь, как рубились вы с басмачами В долине расплавленной Ферганы. Запомни шифров тире и точки, Условных фраз корневую суть. Забудь золотые косички дочки, Глаза своей первой любви забудь. Легенда подписана командармом. Не скоро вернется она домой, Не скоро действительно легендарным Героем ты станешь, товарищ мой. 6
Моабит, молчащий среди ночи. Коридор — шеренга одиночек. Тени… Тени… Темный камень замер. Тельман где-то здесь, в одной из камер. Легче, Если с ним в одном ряду — В бой последний, В смертную беду. 7
Для разведчика главное — связь. Это азбука. Это основа. Связь с Москвою оборвалась Хмурой осенью тридцать восьмого. Вдруг исчез, словно канул во тьму, Той тревожной порою Человек, приходивший к нему Каждый месяц с московским паролем. С передатчиком мучался он По ночам, до рассвета. Стало ясно, что шифр изменен — Позывные опять без ответа. Он не знал, что погиб командарм, Тот латыш синеглазый, И замкнула беда провода, Не дослушав полфразы. Что случилось? Москва далеко, Все запутано в мире, А его заподозрить легко —! В ненавистном мундире. Это он понимал хорошо, Не поддавшись обиде, Под двойною угрозою шел По опасной орбите. Детский дом и ташкентский кавполк Так его воспитали: Он обязан исполнить свой долг, Остальное — детали. Что ж, тогда улыбайся, майор, Добрый немец, рожденный в Тироле. Не сфальшивил нигде до сих пор Ты в смертельно рискованной роли. Был ты сплетнями скромно задет, Ползал мелкий слушок меж знакомых: С экономкой своей Лизабет В отношениях он незаконных. Впрочем, это, конечно, пустяк, Те, что сплетни пускают, неправы. Молодой офицер, холостяк, Разве может прожить без забавы.