Снаружи до нас донесся легкий шум, затем все снова смолкло.

Прождав напрасно еще около часа, мы отошли от окна.

— Да, — произнес Шерлок Холмс, — мы с вами, дорогой Ватсон, оказались умнее и, как мне кажется, на этот раз избегли верной смерти.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.

— То, что кому-то очень нужно было открыть форточку для того, чтобы впустить в комнату странное существо, могущее пролезть в такое маленькое отверстие. Несомненно, это не мог быть человек. Для него форточка была бы слишком мала.

И, помолчав немного, он добавил:

— Впрочем, дорогой Ватсон, утро вечера мудренее, и будет самое лучшее, если теперь мы ляжем. Завтра утром я расскажу вам все подробно.

Как ни сгорал я от любопытства, однако пришлось покориться. Я прекрасно знал, что Холмс никогда ничего не скажет преждевременно, и поэтому не настаивал.

На следующее утро, однако, я встал раньше моего друга. Но лишь только я успел сбросить ноги с кровати, как Холмс открыл глаза.

Он спал замечательно чутко и достаточно было малейшего движения, чтобы разбудить его, как бы сильно он ни устал перед тем.

— Эге, мой друг! — воскликнул он весело. — Сегодня я не узнаю сам себя. Неужели вы могли меня опередить, проснувшись раньше?

Я невольно улыбнулся.

Мы стали одеваться. Вероятно, шум наших шагов и разговоры привлекли внимание обитателей дома, так как не прошло и 20 минут, как в дверь постучали.

Вошел лакей и спросил, не прикажем ли мы подать чай к нам в комнату.

— Нет, дорогой, — ответил Холмс, — мы пойдем его пить в столовую.

Подождав, пока лакей выйдет, он бросил на меня выразительный взгляд.

— За общим столом пить гораздо безопаснее, — произнес Холмс, — в особенности, когда видишь, что хозяин выпил стакан первым.

Покончив с нашим туалетом, мы вышли в столовую, где застали за чайным столом Бориса Николаевича и Николая Николаевича.

Вероятно, между ними перед тем произошла легкая размолвка, так как до нас долетел лишь конец фразы Бориса Николаевича:

— …наследство нельзя претендовать, раз ты не считал нужным даже ни разу заглянуть к нашему дяде, который всецело находился на моем попечении.

— Завещание есть воля покойного, — холодно ответил Николай Николаевич, — и раз он нашел нужным оставить мне часть своего состояния, несмотря на, то, что я более чем редко бывал у него, значит, так тому и быть.

Борис Николаевич хотел было что-то возразить, но, увидав нас, быстро оборвал разговор, очень любезно поздоровался и предложил чаю.

— Надеюсь, вы хорошо провели эту ночь? — спросил он, обращаясь к нам обоим.

— О, да, — ответил я. — Что касается меня, то я спал как убитый до самого утра.

— И я тоже, — произнес Холмс. — Деревенский воздух как нельзя более располагает ко сну, тем более после хорошей прогулки. А ведь мы вчера перед сном погуляли по вашему двору с добрый час.

И, обращаясь к Николаю Николаевичу, он добавил:

— Какая симпатичная у вас няня, Николай Николаевич.

— Вы находите? — ответил молодой человек, довольно улыбаясь.

Похвала старушке, видимо, понравилась ему.

Все лицо его приняло замечательно симпатичное, мягкое и доброе выражение.

— Я сам люблю эту старушку, — произнес он нежно. — Ни отца, ни матери у меня нет, и одна она осталась как единственное теплое воспоминание моего дорогого детства.

Разговор завертелся вокруг совершенно посторонних тем.

Братья вспоминали детство, свои шалости и проказы, и наше присутствие, по-видимому, нисколько не отвлекало их от этих воспоминаний.

Однако, в конце чая, перед тем как встать из-за стола, Борис Николаевич обратился к Холмсу.

— Вы позволите, мистер Холмс, задать вам вопрос?

— Пожалуйста, — ответил тот.

— Простите, может быть, это нескромно, но мне хотелось бы знать, насколько подвинулась ваша работа по выяснению загадочного убийства и, вообще, продвинулась ли она.

Холмс загадочно улыбнулся.

— Да, можно сказать, что она подвигается очень успешно, — сказал он. — Но по некоторым соображениям я все еще должен умалчивать о результатах моей работы, хотя и надеюсь на вашу скромность, но неосторожное слово всегда может нечаянно вырваться из уст, а это повредило бы всему ходу дела.