— Но послушайте, Монтегю, — сказал я. — Вы не имеете права…

— Тихо! Я всего лишь рассматриваю возможности. По правде говоря, я еще и не начинал. Так на чем мы остановились? Ах да. Немка. Безусловно немка. Но из какой области?

Начнем с маленького герра Генриха. Как она назвала его? «Милый лягушонок», не так ли? Это выражение не ограничивается окрестностями Бадена, однако встречается там гораздо чаще, чем в любой другой части страны.

Прекрасно. На данный момент у нас есть гипотеза, что эта молодая вдова — из Бадена. Как мы можем проверить столь смелое предположение?

Обратите внимание на ее зубы. Когда она звала ребенка, мы с вами оба заметили два ряда очень ровных и сильных зубов, которые примечательны не их радующей глаз ухоженностью, а тем, что они розоватого цвета. Явление достаточно редкое, но тем не менее отмеченное наукой. Оно наблюдается только у тех, кто с детства — с рождения — пил воду из определенных источников, содержащих большое количество железа.

Мне известно — ибо я сам лечился в тех местах, и с успехом, — что один из источников с самым высоким содержанием железа находится в окрестностях Мергентгейма. Да, мы вряд ли ошибемся, если скажем, что наша дама — швабка из Бадена. Об этом, кстати, говорит и ее акцент.

Я едва удержался от смеха.

— Притянуто за уши, абсолютно. Ваша гипотеза, как вы ее назвали, базируется лишь на предположениях. Что, если она носит траур по отцу? Или по матери? Или по бабушке, в конце концов?

— Тогда ее фамилия не стояла бы на первых полосах всех газет как жены жертвы убийства.

— Что?

— Трагично, но правда, уверяю вас.

Он выудил из жилетного кармана газетную вырезку в две колонки, которую затем развернул и расправил на колене.

— «Шокирующая смерть на Банком-Плейс, — прочитал он. — Сегодня ранним утром полиция прибыла в дом номер шесть на Банком-Плейс, будучи вызвана миссис Фридой Барнетт, которая за мгновения до того обнаружила своего мужа, Уэлланда Барнетта, пятидесяти лет, проживавшего по тому же адресу, лежащим в луже крови. Жертве было нанесено множество колотых ран в основание шеи, каждая из которых, согласно заключению судмедэксперта, могла быть смертельной…»

Он на мгновение оторвался от газетной вырезки.

— Вот этого им не стоило писать. Во всяком случае, до вскрытия и тщательного расследования. Уверен, что чьи-то головы слетят с плеч — если вы не сочтете мою фразу слишком жестокой.

Я не нашелся что ответить, и Монтегю продолжил чтение:

— «Соседи характеризуют покойного как человека добропорядочного. У него не было врагов, как сообщила нам миссис Барнетт, оплакивавшая потерю вместе с ее единственным сыном Генрихом четырех лет…»

Эти газетенки всегда целят в самое сердце — как солдаты на учебных стрельбах. На чем мы остановились? Ах да, ее ребенок…

Монтегю сделал паузу, посмотрев на малыша, который наконец выудил свою палочку из пруда и сейчас сердито шлепал ею по поверхности воды, словно в наказание.

— «…Ее единственным сыном Генрихом четырех лет, — продолжил он. — Инспектор Грегсон из Скотленд-Ярда сказал, что, по его мнению, мотивом могло быть ограбление, поскольку Эллен Димити, кухарка Барнеттов, сообщила, что у жертвы на цепочке для часов недостает маленького серебряного ключика особой формы. До окончания расследования инспектор Грегсон отказался сообщить другие детали, однако обратился ко всем, кто мог бы располагать информацией о данном преступлении…» — и т. д., и т. п. Хотите взглянуть?

Он протянул мне вырезку, но я отрицательно мотнул головой.

— Нет, спасибо. Такие вещи меня расстраивают.

— Да, — сказал он, — меня тоже. Именно потому я и поехал в дом номер шесть на Банком-Плейс и упросил своего старого друга Грегсона позволить мне осмотреть место происшествия.

— Инспектора Грегсона? Так вы с ним знакомы?

Монтегю хохотнул: на удивление высокое кудахтанье, закончившееся сдавленным кашлем.

— Говорят, что даже у старых каторжников есть друзья, — заявил он. — Странно, не правда ли, какие неожиданные встречи случаются в парке?

Я ничего не сказал, потому что сказать мне было нечего.

— Самое любопытное здесь, — продолжал он, словно я его об этом спрашивал, — положение ран, которые были нанесены в самый верх шеи. Уэлланд Барнетт был очень высоким человеком — шесть футов и три или четыре дюйма [5] по моим собственным измерениям лежащего тела. Я не расстроил вас?

— Нисколько, — возразил я. — Просто сегодня я еще не успел позавтракать, и это, видимо, сказывается.

— А, вот в чем дело. Нам стоило бы зайти к «Шарманщику Харту» за порцией свиных ножек и пинтой «Бертона». Тогда мы будем готовы ко всему остальному.

Я слабо улыбнулся.

— И, кстати, о вдове, — сказал он, взглянув на женщину в черном, которая неподвижно сидела на скамейке, глядя вниз немигающими глазами. — Вам не кажется странным, что она явилась в общественное место, тогда как ей было бы куда лучше пребывать дома, с задернутыми шторами и нюхательными солями?

Хотя, может быть, все дело в ребенке? Возможно, она хотела побыстрее увести маленького Генриха из этого дома смерти? Но нет, старина Грегсон уверил меня, что ребенок всячески противился тому, чтобы его вытаскивали на улицу, и закатил такую сцену, что пришлось вмешаться даже соседям.