Шрифт:
– Вот, Севастьян Петрович, привел вам своего младшенького, – с заискивающей улыбкой поклонился отец. – Старший по учительской части пошел, а младший намерен по канцелярской. Извольте взглянуть на почерк. Подай, Митя!
Я протянул бородатому трубочку. Он взял ее, положил, не развертывая, на стол, а отцу сказал:
– Что ж, Степан Сидорович, оставляйте сынка.
Хоть бородатый был, как мне казалось, не очень-то высокого ранга в канцелярском мире, отец, уходя и кланяясь, дважды шаркнул ногой.
– Вот ваше место, – показал мне Севастьян Петрович на край скамейки, стоявшей вдоль стены. Он встал, вынул из шкафа папку, полистал ее и положил передо мной. – Снимите копию.
Я подложил под лист писчей бумаги транспарант, обмакнул перо в чернила и аккуратно вверху вывел:
Копия.
Затем взял со стола закапанную чернилами линейку и по ней подчеркнул это слово ровной линией. Сидевший рядом со мной подросток в изумлении выпучил свои рыбьи глаза. Я подмигнул ему и каллиграфически вывел крупными буквами:
По указу Его Императорского Величества.
Подросток презрительно выпятил мясистую влажную губу.
– Так ты нам братских и на копейку не настрочишь. Выводишь по букве в час. Чистописалка!..
Что такое «братские», я не знал, но мне не хотелось ударить лицом в грязь перед мальчишкой, и я сказал:
– Нам министрами не быть. В канцелярском деле почерк – все.
Паренек лет шестнадцати, до невероятности худой, длинный и весь какой-то облезший, сказал:
– Ги!
Я понял, что это он так засмеялся.
– Чего – ги? – обозлился я.
– Того. Я сначала подумал, что к нам сам министр юстиции заявился. Извиняюсь – ошибся.
Все, кроме старика, захихикали. Старик сказал:
– Не обижайте новичка. Кому какой талант от бога дан. В хорошем почерке тоже своя красота.
– Вот именно, – обернулся тот, что сидел за машинкой. И его костюм, и волосы, и глаза – все было тускло-табачного цвета, а голос сиплый, будто прокуренный. – Вот именно! Я испытываю просто наслаждение, когда перепечатываю протоколы, написанные вашей рукой.
Губастый и худой прыснули. Старик конфузливо улыбнулся и опустил глаза.
Уже без особого старания, но все же аккуратно, без помарок я переписал весь протокол. Из него я понял, что съезд мировых судей – это судебное учреждение, куда подают жалобу недовольные решением мирового судьи. Такая жалоба называется апелляционной. Съезд либо утверждает решение судьи, либо отменяет и передает дело на пересмотр другому судье. Писал я долго: протокол был написан до того неразборчиво, что над иными словами я минут по десяти сидел, пытаясь толковать их на разные лады, и, по крайней мере, раз двадцать мне пришлось подходить к старику и спрашивать: «А что это за слово?» Губастый и худой при этом перемигивались, а старик, отвечая, слегка смущался. Один раз даже и он не смог разобрать какое-то заковыристо написанное слово, кряхтел, сопел и, наконец, сказал:
– Ладно, пропустите его – я на досуге разберу.
Губастый и худой при этом зажали рты руками и затряслись от беззвучного смеха, а табачный машинист застонал, прикрыл глаза и так сморщился, будто понюхал крепкого хрена. Тут я догадался, что подлинник писал сам старик и что он и есть тот именно С. П. Коровин, который упоминается в протоколе как помощник секретаря съезда. В конце копии я под диктовку Севастьяна Петровича написал:
С подлинным верно. Секретарь съезда.
За этим в скобках:
(Г. Крапушкин)
Севастьян Петрович взял копию и, мягко шагая большими ступнями, обутыми в сафьяновые туфли, вышел из комнаты. Спустя немного он вернулся в сопровождении отлично одетого господина, которому и вручил мою копию, уже подписанную секретарем.
– Четыре с половиной страницы, – сказал господин. – По двадцать копеек за страницу – итого девяносто копеек. – Он вынул изящное кожаное портмоне и двумя пальцами ловко извлек из него несколько серебряных монет. – Извольте получить. А… – Его свежие красные губы под черными небольшими усами сложились в еле уловимую насмешливую улыбку. – А господин Корсунь еще не получал копии?
– Как же, еще вчера, – ответил Севастьян Петрович.
– Спешит, – с той же улыбкой сказал господин и вышел, коротко кивнув головой.
– Кто это? – спросил я своего соседа.
– А ты не знаешь? Перцев, присяжный поверенный. Уж Перцева не знать!..
– А чем он замечателен?
– Перцев? Слыхали, Севастьян Петрович, спрашивает, чем замечательный Перцев? – показал на меня глазами губастый, как на полного невежду. – Тем, что все дела выигрывает. На этот раз у присяжного поверенного Корсуня выиграл. Вот поубивай сторожей и ограбь банк – и тебя оправдают, только возьми защитником Перцева. А что, не правда? – повернулся он за подтверждением к Севастьяну Петровичу.