Вечером, когда они вместе готовили ужин и болтали, Батист как раз собирался поставить в духовку лазанью, и тут его осенило:

— Черт подери! Мой вечер…

Жозефина уронила нож:

— Господи, я забыла тебе напомнить. — Она бросилась к своему ежедневнику. — Через двадцать минут в Конгресс-центре.

— Скажи им, что плохо себя чувствуешь, — осторожно предложила Изабель.

— Лучше помереть! — крикнул Батист.

Жозефина схватила Изабель за руку, чтобы остановить ее:

— Батист никогда не отменяет встречи. Он будет хуже себя чувствовать, пропустив свой вечер, чем если явится туда больным, да хоть бы и умирающим.

Он ринулся в свою комнату переодеваться, а Жозефина тем временем вызывала такси.

— Хочешь, мы поедем с тобой? — предложила Изабель.

Батист хотел было согласиться, но инициативу перехватила Жозефина:

— Нет, ни к чему! Мы ему будем только мешать. К тому же, честно сказать, после пятнадцати лет совместной жизни я знаю наизусть все вопросы, ответы и даже все анекдоты, которые он там расскажет. Они уже не новенькие!

Батист, которому не удавалось застегнуть непослушные пуговицы на манжетах, проворчал:

— Вот и поезжай вместо меня, раз ты такая умная.

Жозефина рассмеялась:

— Ладно, не паникуй: ты же знаешь, что все будет отлично.

Прибыв на место, Батист прошел через служебный вход, его никто не встречал, он оглядел пустые коридоры и решил подняться в вестибюль верхнего этажа. Там царило оживление; как только кто-то его заметил, организаторы ринулись ему навстречу, нервные, возбужденные. «Сейчас они скажут, что не продали ни одного билета, — подумал Батист с облегчением, — и можно будет вернуться домой».

Но веселые и уже пригубившие вина организаторы, наоборот, поведали ему, что народу пришло видимо-невидимо: уже лет десять на творческих вечерах не бывало такого аншлага. Мало того что зал на восемьсот человек заполнен до отказа — в двух соседних пришлось установить телеэкраны, потому что в сумме билеты, чтобы посмотреть на Батиста и послушать его, купили тысяча двести человек.

Ему захотелось сбежать: он ведь вообще не готовился.

— У вас не найдется кабинета, где я мог бы уединиться?

— Как! Вы не выпьете с нами?

Батист взглянул на радостного бургомистра, лицо которого пошло красными пятнами, — он любезно протягивал Батисту бокал. Писатель не смог признаться ему, что если он сейчас выйдет к публике как есть, без подготовки, то в следующий раз у них не купят ни одного билета.

— Попозже… — пробормотал он с улыбкой заговорщика, показывая, что уж после вечера-то можно будет повеселиться.

После того как он дружески поприветствовал всех знакомых, его проводили в комнатку, где он мог подготовиться.

«Зачем нужна литература?» — значилось в программке.

Батист сложил листок пополам, нацарапал что-то. Как пианист, который заранее выбирает аккорды для импровизации, он тоже наметил темы, на которые будет говорить. Автор, беседующий с многочисленными читателями, больше похож на джазмена, чем на сочинителя классической музыки; вместо того чтобы сперва написать текст, а потом его произнести, он должен создать в зале особую атмосферу: рискнуть отойти от заявленной темы, а потом вернуться на твердую почву, ловя на ходу удачные формулировки, приходящие в голову, и позволяя эмоциям окрашивать свои мысли, меняя тон и ритм разговора, чтобы интерес не ослабевал, а вспыхивал с новой силой. Батист не писал заранее текст своих выступлений на творческих вечерах, причем поступал так не из лености, а из уважения к публике. В былые времена каждый раз, когда он готовил речь и потом произносил ее со сцены, с отсутствующим видом уткнувшись носом в свои листки, речь получалась совершенно безжизненной и бесцветной; чтением готового текста он не мог тронуть слушателей, у которых складывалось ощущение, что настоящий Батист остался дома, а вместо себя прислал брата-близнеца, не такого находчивого и остроумного, и теперь тот что-то мямлит со сцены. Батист сделал вывод, что ему весьма средненько удается играть самого себя.

Зато, когда у него не было времени готовиться или листки внезапно терялись и ему приходилось импровизировать, он вдохновлял публику. Когда писатель говорит с читателями как пишет — не читает готовый текст, а блещет на глазах у публики дерзостью и находчивостью, которые обычно проявляются у него наедине с собой, — он словно играет спектакль: демонстрирует работу человеческого ума. От него ждут, что он покажет пламя горна, а не уже выкованный предмет, — работу, а не ее результат.

В тот субботний вечер Батист решил, что надо поверить в себя, довериться своему чутью, чтобы показать, как идет работа в его мастерской. Тут-то и таилась проблема: в последнее время он обрел куда большую уверенность в своей способности соблазнять, наслаждаться и дарить наслаждение, но несколько забросил свое второе ремесло — писателя, выступающего перед публикой, в пользу писателя, который пишет.

За ним пришли. Он вышел к читателям, которые оглушительно ему хлопали.

Устремленные на него взгляды быстро придали ему уверенности… Он воспарил на крыльях вдохновения, балансируя между наивностью и знанием высоких материй, — наивность его была неподдельной, знание высоких материй тоже, но при этом и то и другое было хорошо сыграно.

Через час слушатели устроили ему овацию и его повели в холл — раздавать автографы.

Несколько человек крутились вокруг стола, помогая ему: представители издательства, сотрудник книжного магазина, Фаустина — пресс-атташе, которой он любовался как персонажем, но не слишком ей симпатизировал: он все время подозревал, что она вот-вот выйдет за рамки и ее шуточки обернутся едкой желчностью, а остроумие выльется в сплетни и злословие.