Шрифт:
— Да что вы заладили: послушание да послушание! Как будто в нем смысл жизни?
— А в чем же? — искренне удивился Зауэр. — В чем же, если не в нем? Картины вы тоже пишете специально для детей?
— Нет, для себя самой. И вообще, пока что я не написала ни одной. Просто пыталась брать уроки… по крайней мере, до недавних пор, пока Владимир был в Ялте.
— Понимаю ваше огорчение. Художник так внезапно и загадочно исчез, что вы вправе иметь к нему счет… Порядочный молодой человек так не поступает. Вспомните искренние слезы юного Вертера, его прекрасную любовь к своей Лотте!
— Замолчите! — закричала вдруг Надежда. — Все это уже мое личное дело.
— О, нет, — сказал Зауэр, — не только личное… Я тоже очень волнуюсь за вас…
— Если бы я только могла знать, где он и где она? И вместе ли они? При чем тут ваш Вертер?
— Со временем мы все узнаем. Обязательно узнаем. Нет на свете таких вещей, которые в конце концов не узнаются… А о Вертере нельзя говорить плохо. Он был, есть и будет идеал, к которому все мы стремимся и никогда не достигнем.
— Да что вы такое говорите? Серьезно ли? Если вам так хочется походить на Вертера, повздыхайте где-то на уединенной скамеечке, а затем застрелитесь.
— О, нет! — вздохнул Зауэр. — Теперь я уже не Вертер. Теперь я есть хозяин пансионата. Вертер никогда не стал бы покупать пансионат… Он был… Как это сказать?.. Душевный? Нет, иначе. Вот, нашел — наделенный душой и высокими мыслями.
— А хозяину пансионата душа не нужна?
Зауэр вздохнул. И неожиданно признался:
— Душа мешает делать дело. Но я ее имею. Она мне не друг. Нет, нет, она мне враг.
Витька понял, что дальше идти за Зауэром и Надеждой ему незачем. Они действительно не знали, где Владимир и Людмила Александровна. Да и кто в Ялте мог в ту минуту догадаться, что Владимир спит в гостинице «Кист», а Людмила Симонова под крики матросов: «Правильно, Наташа! Говори еще, сестричка!» — заканчивала свою речь на Нагорной площади!
Витька недолго постоял на лестнице, посмотрел вниз, на шумную, ссорющуюся с острыми камнями речку, а затем направился к магазину Симонова. Никто из служащих не обратил на Витьку внимания, и он преспокойно проскользнул в кабинетик хозяина. Господин Симонов как раз закончил бутылку и вознамерился было откупорить следующую. И вдруг увидел перед собой распахнутые, как два окошка в ясный день, глаза Витьки.
— Мальчик! Ты откуда? Постой, постой! Ты, мальчик, снишься мне или вправду стоишь тут?
— Нет, я не снюсь, — ответил Витька. — Я пришел попросить у вас денег.
— А хорошо ли просить? Кто тебя этому учил?
— Плохо, — согласился Витька. — Просить деньги нельзя. И никто меня такому не учил. Но мне сейчас очень нужны пять рублей.
— Зачем они тебе? Почему именно пять? На какое баловство? Скажи честно… Если не соврешь, а я это по глазам пойму, не то что пятерку — десять дам.
— Я поеду искать дядю Владимира, который у вас работает.
— Так, так, так, — забормотал Александр Семенович, чувствуя, что мир вокруг начинает обретать для него реальные очертания. — А ты знаешь, куда он поехал?
— Точно не знаю. Но думаю, что в Севастополь. Так чувствую.
— Он уехал один?
— Не знаю.
— Ты-то ему кем приходишься? Племянник?
— Мы дружим. Друзья мы.
— Друзья, значит… Очень хорошо, хотя странно.
— Ничего не странно! — возразил Витька.
— Нет, странно.
— Нет, не странно, — упорствовал Витька. — Ведь я же с ним дружу, а не вы. Мне лучше знать.
— Так-то оно так, да какой-то в этом во всем непорядок. А если я тебе денег все же не дам?
— Тогда я стекла в вашем магазине ночью разобью.
— Из рогатки?
— Можно и из рогатки. Можно из самопала. Мои дела.
— Сколько же тебе лет, мальчик? И как зовут-то тебя?
— Витькой. А лет мне одиннадцать.
— Взрослый ты мужик, мальчик Витька. Извини, что шутил с тобой, — сказал господин Симонов. — Что же, давай договоримся так. Денег я тебе сейчас не дам. Но приходи завтра. Может быть, мы с тобой отправимся в путь вдвоем. А сейчас — давай руку. Мне, мальчик, видишь ли, тоже хотелось бы с тобой дружить. Давай, давай лапу! Не волнуйся, я хороший друг. Во всяком случае, раньше многие так считали…
Гостиница «Кист» и философ Шуликов
Говорили, например, что богатство досталось Шуликову от дяди, помещика, одного из самых влиятельных в Новороссийском крае. Помещик этот еще за несколько лет до отмены крепостного права отпустил на волю всех принадлежавших ему крепостных, да еще и наделил каждую семью землей без выкупа. Разгневанные родственники потребовали установления судебной опеки над этим странным земле- и душевладельцем. Суды заседали, а дядя Шуликова тем временем обосновался в Одессе, свез туда книги из своей богатейшей личной библиотеки, а оставшиеся капиталы поместил в Женевский банк. Трудно сказать, что за идеи владели дядюшкой Венедикта Андреевича. Некоторые утверждали, что с запозданием в четверть столетия он вдруг проникся духом декабризма. Рылеева и Пестеля почитал за апостолов России и великомучеников во имя грядущей свободы народной и социализма. Правда, что такое социализм, этот «вольтерьянец с Дерибасовской» — так его прозвали в Одессе — и сам толком не понимал. Знал лишь, что не должно быть царей, власти одного человека над другими, а все дети, и бывшие помещичьи и крестьянские, станут ходить в одну школу и сидеть в классе рядышком.