За спиной Владимира скрипнула дверь. На лице Шуликова вспыхнула улыбка.

— Я так ждал вас!

Это был Александр. Вид у него был усталый, ботинки в пыли, ворот рубашки мят, под глазами синие круги.

— Чаю бы! — сказал он, валясь на плюшевый диванчик.

— Сейчас! — воскликнул Шуликов и ринулся в коридор, оставив в креслах свою пелерину.

Вскоре на столе стоял поднос с тремя стаканами золотистого, ароматного чаю и вазочка с печеньем.

— Позвольте, сколько же времени мы с вами не беседовали по душам? От времени Женевы?

— Пожалуй, — согласился Александр, прихлебывая чай. — Заварить бы покрепче.

— Я сейчас, мигом.

— Не трудитесь. Допью стакан и сам схожу за новым.

— Отчего же? Пойдем вместе. Да вы пейте, пейте! Ах, Женева, Женева… Сколько же миновало? Полгода? Три месяца?

— Восемь месяцев.

— Неужто? Время, батенька, летит. Это его особенность. Восход — заход, восход — заход — вот и два дня миновало. Еще — восход — заход — и третьего как не бывало. Кстати, о восходах и заходах, звездах и прочем. Как вы относитесь к гороскопам, теософии и новомодной идее о переселении душ?

— Иронично, — без улыбки ответил Александр. — Так же, как и к спиритизму, оккультизму и кабаллистике. Вы же знаете, что я материалист.

— Я думал, что вы марксист, но то, что вы еще материалист, для меня почему-то неожиданность.

— А вы видели хотя бы одного марксиста, который не был бы материалистом? — засмеялся Александр.

— Действительно. Что-то я сегодня все больше глупости говорю. Но все же, хотите вы того или не хотите, во всем, что говорят о случаях чтения мыслей на расстоянии, об опытах личного врача шведского короля, писателя и гипнотизера Акселя Мундте, есть много необъяснимого. И с этим надо считаться.

— Вот именно, — согласился Александр. — Так же, как и с опытами по части животного магнетизма венского врача Месмера и многим другим… И все это в конечном итоге найдет материалистическое объяснение. Скажите-ка лучше, Венедикт Андреевич, чем вы еще можете нам помочь?

— Может быть, деньги?

— Деньги тоже нужны. Но сию секунду они бесполезны. Позднее наверняка понадобятся. Я говорю о транспорте, оружии.

— Конный экипаж. А еще — электромобиль… У него запас хода на двенадцать верст.

— Нет, все это не то, — покачал головой Александр. — А ведь завтра у нас здесь будет горячий день. Скажите, что вам известно о Петре Петровиче Шмидте, кроме его выступления на похоронах расстрелянных демонстрантов?

Владимир сидел в кресле у окна с бумагой и карандашом в руках. Делал один набросок за другим — ловил движения, выражения лиц беседовавших. Рисунки складывал на подоконник. Он не хотел вмешиваться в разговор, но прислушивался к нему очень внимательно.

Между тем Шуликов рассказал, что неоднократно виделся с Петром Петровичем. Даже тогда, когда тот по приказанию адмирала Чухнина был под домашним арестом. Сам Петр Петрович Шмидт рассказывал Шуликову, что после Цусимской катастрофы он от имени «Союза офицеров — друзей народа», организации, которую он сам же пытался основать, разослал многим командирам кораблей и адмиралам письма с призывом подать петицию царю. Но мало кто поддержал Шмидта. Да и сам он вскоре понял, что подобное воззвание принесло бы мало пользы, что и подтвердили события 9 января в Петербурге. Живет сейчас Шмидт вместе с сыном. Мать сына их бросила. Собирался ехать в столицы, агитировать народ не верить манифесту царя о даровании свобод и не принимать участия в выборах в Думу. А теперь как будто решил остаться в Севастополе. Видимо, примкнул к социал-демократии.

— Нет, — ответил Александр. — К социал-демократам он не примкнул. К величайшему сожалению. Именует себя социалистом вне партий. Кроме того, вам, может быть, известно, что на флоте и, в частности, в самом Севастополе социал-демократические организации в последнее время понесли большие потери.

— Да, об арестах я слыхал, — кивнул Шуликов. — И в последние годы у вас, кажется, возникло два течения… Их называют: большевики и меньшевики. Так ведь?

— Так, — сказал Александр. — Только это не просто два течения. Дело сложнее, а расхождения абсолютно принципиальные. У меньшевиков выходит, что буржуазия — главная движущая сила революции. Вы сами, Венедикт Андреевич, чувствуете в себе силы немедленно преобразовать общество?

— Да как сказать! — рассмеялся Шуликов. — Чего-то такого, новенького мне хочется, но сил и навыка делать революции у меня нет.

— Вот и рассказали бы это меньшевикам. Им полезно было бы послушать либерально мыслящего фабриканта. Кроме того, они считают крестьянство реакционной силой, а мы уверены, что пролетариат, который безусловно возглавит грядущую революцию, должен выступить в союзе с беднейшим крестьянством. А солдаты в прошлом — те же крестьяне. Буржуазно-демократическая революция, а она в стране считайте уже началась, при определенных условиях может перерасти в социалистическую. Меньшевики и это отрицают. Вот и делайте выводы. Нам с ними явно не по пути. Сейчас вот в чем беда: большевиков в Севастополе не так уж много. Сейчас в центре событий лейтенант Шмидт. Его популярность очень велика. И растет не по дням, а по часам. По темпераменту, сколько могу судить, он прирожденный народный трибун. К его словам прислушиваются. Теперь понятно, почему я о нем расспрашивал?

— Я тронут доверием.

— Да, я вам верю, хотя, честно говоря, не пойму, для чего вам, человеку обеспеченному, из власть имущих, поддерживать нас? Верно, на то есть особые причины?

Шуликов встал и подошел к окну, но пути зацепившись за ногу Владимира и не заметив этого. Взгляд его был странен. Казалось, Шуликов смотрел не на мир, окружавший его, а в глубь собственной души.

— Я — русский! — произнес он тихо, ни к кому не обращаясь. — Это моя страна. И я люблю ее. Моя настольная книга вовсе не Библия, а «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева… Итак, повторяю, я — русский… Это прежде всего. А затем уже фабрикант устриц или как там меня именуют… И я хочу, чтобы все русские были счастливы. До единого! Если для этого нужно отдать то, что у меня есть, я отдам. Если вы хотите, чтобы завтра я был вместе с вами и стрелял, я приду!