И хочется Кузьме в такую минуту крикнуть во весь голос, чтоб услышал будущий человек, коему доведётся прочесть его старание: «Не черноризец я, а отрок, грамоте обученный в Ярославовой школе старцем Феодосием. И бытописую я не со слов чужих, а по виденному самолично!»

Есть у Кузьмы помимо писцовой службы другая работа. Велел ему Ярослав блюсти сохранность княжеских рукописных книг. А их у него много, и все разные: толстые, с трудом в руках удержишь, и тонкие, в кожаных переплётах и свитками. Одни из них написаны греческими значками.

Князь Ярослав до книг падок и держит их в кованых сундуках, чтобы мыши не поточили либо кто нечистой рукой сальных пятен не насажал.

Кузькина забота книги от моли уберечь. Когда доводилось ему перебирать их, откроет он какую-нибудь тайком и читает, покуда не заслышит шаги князя.

А в книгах интересное описывается: в одних про странствия мореходов, в других о правителях и чем они знамениты. Кузьма диву даётся. Мыслимо ли, какой мир преогромный и сколько живёт в нем разных людей!

Насадил Кузьма на крючок червя, закинул в воду, ждёт. Поплавок полежал спокойно самую малость и пошёл вбок. Кузьма насторожился, но тут, совсем некстати, его окликнул отрок:

–  Э-эй, Кузька, князь зовёт!
– И убежал.

Кузьма смотал удочку, взял низку с карасями, пошёл следом. По пути занёс в поварню, отдал стряпухе. Когда переступил порог горницы, Ярослав, стоя за высоким столиком, что-то писал. Заслышав шаги, поднял голову:

–  Это ты, Кузьма?

–  Кликал, княже?

–  Звал. Перепиши сей лист начисто.
– Ярослав протянул Кузьме пергамент.
– Надумал я уставы, по коим суд вершится либо уроки исполняются, воедино свести. Довольно быть такому, когда какой князь, либо монастырь, либо тиун, княжий ли, боярский, восхощат чего, то и устав. Ин не быть этому. Побились новгородцы со свевами, а какой Правдой судить их? Вот и записал я на этом листе, кому месть вершить дозволено. А коли не будет местника, то с кого сколько виры брать надлежит.

Бережно неся свиток, Кузьма удалился.

«…А вчерашнего дня получил князь Ярослав от сестры своей, Предславы, письмо, и в оном пишет она, что князь Святополк сел обманом на киевский стол…»

Кузьма почесал голову, пригладил пятерней перетянутые ремешком волосы и, обмакнув перо, склонился над пергаментом:

«Но то всё ещё не беда, коли б по повелению того окаянного Святополка не лишили жизни князя Бориса, а к малолетнему Глебу в Муром не послал он убийц. И кто ведает, может, к князю Ярославу тоже засланы злодеи?»

Поставив точку, Кузьма наморщил лоб. Ну что за чудный народ эти князья? Живут себе, нужды не зная, едят и пьют с серебряной посудины, а меж тем братья единоутробные и те готовы друг друга смерти предать.

Вздохнул Кузьма, обмакнул палочку, снова принялся писать:

«Князь Ярослав от той Предславиной вести в печали пребывал длительно, тоскуя за отцом своим, великим князем Владимиром, и молодым княжичем Борисом, а потом призвал меня к себе и велел отписать в Муром юному князю Глебу: «Брате, любимый мой, меньшой, Глеб! Не могу писать те самолично, слеза очи застит. Умер отец наш, великий князь Владимир, и Святополк сел обманом на отцовский стол. По его наущению пришли убийцы к брату Борису и лишили его живота. И нас с тобой, княже Глеб, замыслил Святополк извести, остерегайся!»

Присыпав жирные чернила песком, Кузьма дождался, пока они просохнут, встряхнул пергамент, свернул в трубочку и, положив на полку рядом с другими свитками, промолвил:

–  Кому-то доведётся прочесть сии листы…

По сонному, ещё не пробудившемуся Новгороду, нарушая предутреннюю тишину, проскакал верхоконно гридин. У ворот тысяцкого Гюряты осадил коня, спрыгнул наземь, забарабанил:

–  Заснул небось, открывай!

Высунув голову в смотровую щель, рябой взлохмаченный мужик ответил сердито:

–  Не горлань, вишь, отворяю!

Вводя в поводу коня во двор, гридин спросил:

–  У себя ль тысяцкий?

–  А куда ему подеваться.

Гюрята вышел из хором босой, в одной исподней рубахе и портах, спросил зевая:

–  Пошто всколготился?

Гридин снял шлем, ответил:

–  Князем Ярославом послан я. Желает он с новгородским людом говорить. Велел уведомить о том.

–  В таком разе к обеду быть вече, так и скажи князю Ярославу…

К полудню, будоража люд, загудел вечевой колокол. На всех четырёх концах его подхватили сохранившиеся ещё со старины кожаные била. Колокол и била гудели размеренно, величаво.