— Не надо. Еще не конец. Пока жив — я буду бороться!

Но он чувствовал, что больше не хочет жить.

Он шел; внимательно следил по сторонам; прятался, когда это казалось нужным, и осторожно двигался вперед, но все делал инстинктивно: в голове была тяжелая пустота. Он совершенно не думал о том, убьют его, схватят или он вернется в усадьбу Эксандра. Он шел лишь потому, что это было нужно.

На некоторых улицах он видел горевшие еще дома; какие-то люди суетились около них; кое-где продолжались грабежи; слышались вопли, пробегали рабы, тащившие тюки награбленного имущества. Он с рассеянным любопытством смотрел на это, проходил мимо, сворачивал в переулок, чтобы пропустить быстро и мерно двигавшийся военный отряд, и шел дальше.

Добравшись до усадьбы Эксандра, он хотел сейчас же уйти в казармы и лечь, но его поразило странное безлюдье во дворе. Никого из рабов не было видно. Издалека слышались женские крики.

Сам не зная зачем, он быстро пошел к дому. Около ворот в сад на земле лежал Главк. Он казался мертвым. Лицо и голова были залиты кровью, еще яркой и свежей, но уже начинавшей чернеть на торчавшей вверх бороде. Орик наклонился, осмотрел череп и побежал дальше.

Около дома никого не было. Крики раздавались изнутри.

Орик пробежал несколько комнат с опрокинутой и разбросанной мебелью, перескочил через ничком лежавшую на полу женщину и открыл дверь.

Два вооруженных человека выбрасывали из сундука ткани и украшения, третий дальше, у стены, одной рукой охватив дочь Эксандра, срывал с нее ожерелье.

Несколько девушек-рабынь, сбившись в углу, кричали, закрывая руками лица. Орик подбежал сзади к грабителю, схватил его, дернул, увидел, что девушка, вырвавшаяся из его рук, упала, стиснул его еще сильнее, откачнул в сторону и с размаха ударил головой о стену. Череп, хрустнув, сплюснулся; кровь и мозг разбрызгались по стене широким полукругом.

Орик выпустил обвисшее в его руках тело и успел увернуться от направленного на него удара мечом. Клинок скользнул по голове, рассек на виске кожу и отскочил. Бессознательно наклонившись и выпрямившись, Орик сбил с ног своего противника, выхватил нож и обернулся к третьему. Но тот уже стоял у двери, нерешительно, как бы колеблясь, изогнулся, словно готовясь отразить улар, и вдруг выбежал из комнаты.

Орик оглянулся. Он видел плохо. Потом догадался, что кровь с головы стекает полбу и попадает в глаза. Он вытер лицо и посмотрел.

Рабыни все еще жались в углу. За трупом с раздробленной головой, среди рассыпавшихся жемчужин, дочь жреца полусидела, опираясь на руки. Он некоторое время вглядывался в широко раскрытые лиловатые глаза, не мигая смотревшие на него, потом молча отошел и наклонился над сброшенным им на пол человеком. Тот лежал неподвижно, глядя перед собой, он все еще был оглушен ударом. Орик схватил его за плечо и потащил за собой. Перед домом он поставил его на ноги и спросил:

— Ты раб?

— Да.

Орик с ненавистью и любопытством рассматривал его испуганное лицо, с заплывшим подбитым глазом. Потом толкнул его в спину.

— Иди и грабь в другом месте.

Он снова вошел в пустой дом, осмотрел его, — из грабителей больше никого не было. За все еще раскрытой дверью, в комнате, где лежал труп, служанки окружали свою госпожу, сидевшую теперь в кресле. Не останавливаясь, он вышел в сад, поднял Главка, лежавшего у ворот, и понес его к рабочей казарме.

Холодной водой обмыл ему голову и осторожно ощупал череп, снова покрывшийся кровью. Кость не была раздроблена. Удар был нанесен дубиной, но недостаточно сильно. Орик разжал старику рот, влил воды и посадил раненого, следя за дрожанием его век. Скоро Главк пришел в себя и стал рассказывать.

Как только дошли слухи о начавшемся восстании, все рабы разбежались; в доме оставались только женщины. Сам господин еще с утра отправился в город и не возвращался. Сначала все было благополучно. Мимо усадьбы с криком пробегали толпы или проходили воинские отряды. Потом все как будто затихло.

Он пошел к дому, чтобы успокоить госпожу, но в это время во двор вбежало пятеро вооруженных людей. Двое из них направились к конюшне, а остальные по направлению к дому. Главк не пропускал их в ворота. Они говорили, что город принадлежит теперь рабам и все господа должны быть убиты. Они убеждали его присоединиться к ним, а когда он не захотел и стал кричать, один из них сзади ударил его чем-то по голове. Дальше он ничего не помнил.

Орик спросил Главка, может ли он держаться на ногах, и послал его в дом. Когда тот пошел, пошатываясь и хватаясь за голову, Орик лег, завернулся в гиматион и остался без всяких мыслей. Он чувствовал страшную усталость. Ему хотелось уснуть, но что-то мешало. Он прислушался к этому чувству и догадался, что это боль. Сейчас же, как только он понял это, боль сделалась сильной и резкой. Морщась, он сел, протянул руку к амфоре и, найдя там немного воды, обмыл лицо и голову. Потом, нащупывая пальцами, расправил лоскут разрубленной, отвернувшейся в сторону кожи, оторвал рукав, сделал из него бинт, туго обмотал голову и опять лег.