Крепко, крепко обнимаю Тебя, моя несравненная, и целую и целую Твои ненаглядные глаза.

Твой Н. Ч.

Благодарю Тебя, Саша, за Твои письма. Вижу, Ты становишься дельным человеком. Радуюсь на Тебя. Целую Тебя и Мишу.

Милый друг мой, Оленька, целую Тебя за Твои письма от 31 мая, 20 июня, 3, 13 и 19 июля. Ты выражаешь в них с достойным Тебя самоотверженным чувством любви намерение приехать сюда. Отвечаю, как можно короче, – в надежде, что краткость моего письма поможет ему поскорее дойти до Тебя, чем я очень дорожу.

Ты знаешь, что Твоя любовь ко мне – все счастье моей жизни. Стало быть, нечего говорить о том, желал ли б я, чтобы жить нам с Тобою вместе, если б это было возможно. Но возможно ли это, – вопрос, который подлежит решению в Петербурге.

От кого зависит решение, я не знаю определительно. Полагаю, что для удовлетворительного решения необходимо внесение дела на Высочайшее усмотрение. Без того нельзя решить вопроса так, чтобы Твое спокойствие подле меня было достаточно обеспечено.

Почему я так думаю, пусть будет все равно. Пусть будет довольно для Тебя знать, что я так думаю.

Умоляю Тебя, пощади себя. Не предпринимай поездки с такими недостаточными гарантиями, как в 1866 году. Заклинаю Тебя, пощади себя.

И если бы оказалось, что можно Тебе ехать жить со мною, то видеть Тебя здесь, – и не здесь только, но хоть бы где-нибудь в Якутской области, – хоть бы в самом Якутске, – было бы смертельным мучением для меня. Не подвергай меня такому страданию.

Но мне одному, – мужчине, – здоровому, – привыкшему жить в тех условиях, в каких живу, – мне здесь недурно. Это я говорю Тебе по совести: моя жизнь здесь достаточно хороша для меня.

Я совершенно здоров. Благодарю Сашу за его письмо. Целую его и Мишу.

Тысячи и тысячи раз обнимаю и целую Тебя, моя милая.

Твой Н. Чернышевский

Знаменитый публицист прошлого века Глеб Иванович Успенский был человеком не только глубоко образованным, но и поразительно чутким, не терпевшим фальши. Его впечатлительность и искренняя любовь к детям, которых у него было пятеро, привлекали к нему женщин. Но он не был ловеласом, его единственной подругой была А. В. Бараева. С ней в 1870 г. они поженились. Из-за журналистской деятельности Успенскому часто приходилось разъезжать по разным странам. Их взаимные признания не потерялись во времени, а сохранились в переписке. 

Голубчик, 5 часов утра. Я работал отлично целый вечер и не спускал глаз с милого лица вашего, которое предо мною. Только это умненькое личико, только эта вера в наше будущее «вместе» опять держит меня теперь. Иначе бы умер, п.ч. на волосок от страшной тоски.

У нас, к счастью, опять снег и мороз; мне так и кажется, что зима и что придет Бяшечка. Знаете, я до того привык работать, возвратясь от вас, что сегодня, ей-Богу, нанял извозчика до ворот вашего дома и назад. И отлично – весело, хорошо.

Рука устала, пишу скверно, – но все-таки еще две строчки. Я вам писал в Москву, и, по моим расчетам, вы должны были получить его во вторник. Я удивляюсь, отчего вы не получили? «Отеч. зап.» и «Раззорение» послал сегодня в Елец… Прочитал письмо Аркадия (?) к Анне Вас. Он пишет с полстраницы и начинает «Мил. гос.». Но как он любит вас! Мне кажется, что я не могу так пламенно любить; по крайней мере я на письме не могу передать вам, как я люблю вас, птичка моя, ласточка!..

Часы у меня перестали бить; хотя обе гири висят, как следует. […]

Повесть окончу к 25 числу, а может, и раньше, и в апреле или в начале (мая?) уеду в Крапивну. Скучно мне здесь, невыносимо, даже Деммерт как будто надоел.

Босиком не хожу и осенью. Впрочем, вчера утром зашел в один трактир выпить пива… В комнате и на столе у меня все по-старому. Щетки, окурки, «Современник» (старый), лоскутки… На шкапу висит серое пальто, которым я подметаю пол… Все по-старому – только вас нет и скучно-скучно мне, сиротинушке… Видел я, что Анна посылает вам из химической лаборатории какие-то штуки, надо быть, для туалета. Милая, зачем такая роскошь для народной школы?!