— У тебя получилось, — мёртво отзываюсь я.

— Вижу. — Снова кашель. — Даже слишком. Я же не думала, что так обмишулимся. Думала, появится простая уютная цыпочка… Васюта — он же боевых баб на нюх не выносит, ему лапушку подавай… — Насмешливо продолжает: — У цыпочки и страхи малые, так, страстишки, как-нибудь отбилась бы ты с нашей помощью. А здесь на тебя сразу такого зверя выпустили. Мы всё в толк не могли взять, почему. И не поймём уже.

Почему она всё время говорит «мы»?

Она вглядывается, вчитывается в меня в последний раз.

— Кто-то за тобой стоит…. уже не вижу, кто. В расчёте на него и квесты будут строить. Не расслабляйся, голуба.

Глаза её подёргиваются серым.

— Больно? — спрашиваю. Прислушиваюсь к своим ощущениям, хочу услышать её, как вчера Аркадия, но — тихо. — Дать чего?

Она качает головой.

— Не болит. Заглушила. За руку возьми. И не думай ничего мне перекачивать, я закрылась. Хочешь, чтобы я ещё сутки мучилась? Миша вон тоже попробовал, сам был не рад.

Её пальцы снова вцепляются в мои, настолько сильно, что боль отдаёт уколом в сердце. Гала лежит, не шевелясь, а я боюсь двинуться, чтобы её не растревожить.

У неё был Королевский Рубин. Теперь я понимаю, почему она не хотела его брать. Жить не хотела. Предпочла отдать девочке. А ведь какой-то миг колебалась…

Через полчаса она открывает глаза.

— Если вернёшься, — передай моему Волокитину, что он сволочь.

Кто такой Волокитин, и где его найти, так и не сказала.

Ещё через полчаса она просит повернуть её набок. Сама не может.

В половине второго велит достать из ящика стола свечи. Свечи церковные, православные, откуда и как они здесь появились, вряд ли я узнаю.

— Спички там же. Зажжешь… когда уже отходить начну.

В два часа я раскуриваю ей папиросу. Говорить о вреде курения в такой момент глупо.

— И сама, — просит она. — Мне так легче. Держи при себе, — взглядом показывает на портсигар, — может, ещё попрошу.

Чернота вокруг неё сгущается и проблёскивает редкой искрой. Лицо — в дымке. От змейки на руке остался только контур. Временами она впадает в забытьё.

Я смачиваю ей сохнущие губы водой. Хоть она и не просит — но от того, что больше не говорит. Время от времени растираю ей руки и ступни, но это не помогает: они всё холоднее.

В три она открывает глаза и шепчет:

— Всё.

Но это ещё не всё.

Вскоре меняется дыхание. На вздохе — болезненный всхлип, на выдохе стон. Я знаю, что будет дальше, поэтому зажигаю свечи. Одну ставлю на стол, другую вкладываю в восковые холодные пальцы. Янек, наверное, уже с ума сходит от неизвестности; а как там сэр Майкл со своим тёмным другом? Да хоть бы его и собаки не любили, я бы и ему порадовалась, был бы рядом.

Её лицо преображается. Глаза проваливаются ещё больше. Кожа натягивается, разглаживаются морщины, выпирает шрам над левой бровью.

Не забыть: у меня потом полчаса. Нужно успеть сделать что-то важное…

Воск хороший, и свечи горят медленно, бездымно. Я по-прежнему смачиваю ей губы и протираю лицо. Держу руку, трогаю ступни — они уже остыли. Но хочется думать, что она всё ещё чувствует, и что от моих касаний ей легче.

Несколько раз зову её по имени. Нет ответа. Хрипы усиливаются.

Когда часы подают голос в очередной раз, застывшее лицо внезапно искажает судорога.

Бьёт четыре часа. И вслед за последним ударом приходит полная тишина. Дыхания нет. Свечи гаснут.

Не успеваю отследить, когда исчезает чёрная дымка с её лица: сейчас оно чисто, лишь желтоватого оттенка. На столе покрывается трещинами и распадается хрустальный шар. Как и сэр Майкл, целую её в лоб. Ты меня встретила в этом Мире, я тебя проводила.

Спасибо за всё.

На месте дверного проёма пробегает рябь, словно отдёрнули прозрачную занавеску. Дверь со скрипом отворяется: заходите, кто хотите.

Последняя шутка?

Сэр Майкл тяжело переступает порог. С тревогой всматривается мне в лицо, переводит взгляд на высохшую куклу, ещё недавно бывшую Галой, и прикрывает на миг глаза.

А открыв, неверяще смотрит куда-то позади меня.

Он застывает на месте, как вкопанный, поэтому Маге приходится потеснить его, чтобы пройти, и тоже озадаченно уставиться за мою спину.

— Ну, и что это за явление? — наконец говорит он.

Должно быть я в шоке: не каждый день у меня на руках умирают ведуньи, да ещё так тяжело умирают… Только этим могу объяснить, что до сих пор пялюсь на них, ничего не понимая. Затем догадываюсь обернуться. И в дверях напротив — вижу девушку. Она абсолютно голая, она щурится на свет, она пытается тереть глаза, будто только что проснулась.