Приходится попыхтеть, чтобы откинуть тяжёлую крышку сундука. И сразу же меня окутывает аромат лаванды, полыни и старого благородного дерева: где-то там, в недрах укладки, втиснут мешочек-саше. Глаза разбегаются. У-у, да тут не только рубахи, тут и сарафаны, сорочки, платки, шали, душегреечки… И всё — с вышивкой, красной на белом, чёрной на белом, гладью, крестом, накладным шитьём… Ох, всему бы этому смотр учинить, да некогда — Ян ждёт.

Сестрица-то Васютина постройней меня была, так что пусть лежат её вещицы спокойно, а я возьму вот эту рубашку, не иначе, как с хозяйского плеча. Хоть и широка, но под пояс пойдёт, а рукава подвернуть недолго — и хоть в мир, хоть в пир, как моя бабушка говаривала.

И впервые в своей жизни заступаю на работу в вечернюю смену. Ян смотрит на меня, преображённую, с таким одобрением, что мне становится неловко: значит, прошлый мой наряд он забраковал, как и дядька, хотя вслух ничего и не высказал.

— Много народу? — интересуюсь, чтобы скрыть смущение.

— Полон зал.

— А этого хватит? — киваю на барашка.

— Это уже второй. — Ян поворачивает вертел, фиксирует, прижимая какими-то защёлками к распоркам. — Они ж не есть приходят, а выпить, за жизнь поговорить. Еда — это так, на закуску, чтоб не захмелеть.

— О чём же разговоры? — интересуюсь.

— Всяко разно. Да и не только. В нарды играть могут, песни петь, походы вспоминать. Иногда во дворе на учебных мечах бьются.

Это ж… не трактир, а какой-то клуб по интересам получается.

— И что, даже девки не ходят? — не удерживаюсь. Как оно там с «облико морале» у нынешних Муромцев?

— Ну… если кто со своей придёт. У нас с этим строго.

Да, парень. Крутой у тебя дядька. Не только тебя блюдёт.

— А если кто чужой заглянет? Так, погулять-подраться захочет?

Ян смотрит на меня, как на ненормальную, и я прикусываю язык. Такому хозяину вышибала не нужен, сам забияку выставит. Да и не в своём уме надо быть, чтобы на неприятности с Васютой нарываться, ведь, как в былине, на одну руку посадит, другой прихлопнет — мокрое место останется.

— Ладно, Янек. Прости, что бестолковлюсь, я ж тут новенькая. Чем помочь?

— Всё, — отрезает он. — Доходит уже.

Вот так. Сам, мол, управился, без твоей помощи. Я, собственно, не в претензии, сама знаю, что прогуляла, но вроде уже настроилась на работу… Дай хоть что-то предложу.

— Давай попробуем чесночный соус сделать. И вина туда добавим, и специй. Увидишь, ещё лучше будет.

Янек косится недоверчиво. Пожимает плечами.

— Ты кухарка, — говорит осторожно, — тебе и делать. Пробуй, коли испортить не боишься, мне-то что.

Ещё днём я приметила связки чеснока, развешенные между посудными стеллажами и ступку на полке со специями. Прикидываю: и барашек велик, и любят мужики остренькое, экономить не будем. Очищаю две крупные головки, растираю в ступке кусочек мускатного ореха, гвоздику, перец, подумав, туда же строгаю несколько щепоток сушёного розмарина. Потом уже добавляю чеснок, всё хорошенько толку, помещаю в сотейник.

Хорошо бы, конечно, разбавить это дело крепким бульоном, но за неимением — добавляю кипятку из чайника. По моей просьбе Янек, тяжко вздохнув, изымает из шкафчика бутылку вина. Пробую на язык — ничего, лёгонькое, сухое, то, что надо; добавляю к соусу и слегка увариваю.

Янек принюхивается к душистому пару. Недоверчивая гримаса сменяется удивлённой.

— И чего мне с этим?

— А то же, что и раньше. Поливай потихоньку со всех сторон, и корочка будет румянее, не пересохнет, и вкус добавится. Надо бы, конечно, с самого начала так делать, но тут уж моя вина, не успела. Что-нибудь ещё нужно сделать? Может, хлеб нарезать?

— Можно. Вон там, на стойке, и доска, и ножики. Только не порежься, с тебя станется!

Нож входит в каравай, как в масло. Бесподобная заточка. Настолько хороша, что мякиш свежайшего хлеба под лезвием не сминается. Кто хоть однажды боролся с тупым ножом, тот меня поймёт.

— Сам точишь, Ян?

— Ну.

Дядьке подражает или сам по себе неразговорчивый?

— Меня бы поучил, — с завистью говорю. — А то всю жизнь приходится кого-то на стороне просить, чтобы заточили…

Он смотрит растеряно и внезапно краснеет. Да не домогаюсь я, парень, честное слово!

Минут через двадцать заглядывает Васюта. С удивлением, и, кажется, насмешливо смотрит, как Ян учит держать меня точильный брусок (тут уж моя очередь краснеть), затем принюхивается, довольно хмыкает. А то! По всей кухне уже прочно царит чесночный дух, а мужички до него всегда большие охотники. Васюта отмахивает тесаком от тушки два громадных куска на нашу долю, остальное без видимых усилий уволакивает гостям.

Я с опасением тыкаю вилкой ломоть, края которого свешиваются с тарелки, и понимаю, что без Норы не справлюсь. Собакин как чувствует, уже ломится в дверь, капая на ходу голодной слюной.