Твой отец,

Маркс».

Второе письмо Генриха Маркса было сердечным, после получения едва четкого ответа от своего сына. Его мать добавила постскриптум, напоминающий «Карлу» о гигиене:

«Позволь мне здесь отметить, дорогой Карл, что ты никогда не должен расценивать чистоту и порядок как что-то вторичное, ибо здоровье и жизнерадостность зависят от них. Настаивай строго, чтобы твои комнаты чистили и мыли часто и установи определенное время для этого ~ и ты, мой дорогой Карл, еженедельно тщательно мойся губкой и мылом».

В студенческие годы Карла его отец задался вопросом, не держался ли его сын на плаву с помощью «попрошайничества», надеялся, что это было не так, и отправил ему 50 талеров. Эти студенческие дни были началом протянувшегося на всю жизнь Карла попрошайничества и его финансовой безответственности. Генрих очень надеялся, что его сын выберет себе профессию юриста. Однако у Маркса не было никакого намерения вести такое буржуазное существование, даже если это означало унизить свою жену и детей, отправив их жить в трущобы Лондона, в то время как он проклинал мир, своих родственников, своих товарищей и лавочников за свои собственные неудачи. Генрих жаловался, что Карл не мог точно сказать относительно того, как он тратил деньги, которые ему посылали, несмотря на собственные тяжелые семейные обязанности Генриха:

«Я только что получил твое письмо, и я должен признаться, что несколько удивлен им. Что касается твоего письма, содержащего счета, я уже сказал тебе в то время, то тут я ничего не могу понять. Насколько я вижу, тебе нужны деньги, и поэтому я послал тебе 50 талеров. С теми деньгами, которые ты взял с собой, это составляет 160 талеров. Ты отсутствовал всего пять месяцев, и теперь ты даже не говоришь, что тебе нужно. Это, во всяком случае, странно. Дорогой Карл, я повторяю, что я охотно сделаю все, но что как отец нескольких детей - и ты очень хорошо знаешь, что я не богат - я не готов сделать больше, чем необходимо для твоего благосостояния и развития».

В письме от 19 марта Генрих пояснил, что он считает, что Карл выбрасывал деньги на ветер, и что он не может позволить себе послать ему больше денег. Однако в следующем письме Генрих очевидно передумал и послал сыну еще 100 талеров, с надеждой, что Карл потратит их более мудро, с обещанием, что в течение нескольких дней он отправит еще 20 талеров.

Корреспонденция Генриха с Карлом колеблется между отеческой привязанностью, с одной стороны, с его убежденностью относительно того, насколько мир будет восхищаться его сыном, как только они поймут его таланты, его разумность характера и чувствительность, и, с другой стороны, глубоким беспокойством относительно истинного характера Карла. В то время как письма от Женни фон Вестфален Карлу в течение его студенческих дней показывают, что она была психически хрупкой, они указывают также, что Карл был полон решимости контролировать ее, и держать ее в состоянии неустойчивости. Генрих и остальная часть семьи Маркса были близки к Женни, и Генрих пытался мягко наказать Карла за его обращение с нею, даже еще до их брака. Генрих спрашивает Карла относительно Женни:

«Будешь ли ты когда-либо - и это не наименее болезненное сомнение в моем сердце - будешь ли ты когда-либо способен к настоящему человеческому, внутреннему счастью? Будешь ли ты - и это сомнения не меньше мучило меня с недавних пор, так как я полюбил определенное лицо как своего собственного ребенка - будешь ли ты когда-либо способен передать счастье тем, кто рядом с тобой?»

Карл никогда не смог «передать счастье тем, кто рядом с ним». Он никогда не пытался исполнить надежды своего отца заняться профессиональной работой, и хотел, несмотря на все преимущества своего воспитания и образования, «попрошайничать» всю свою жизнь, довел свою семью до бедности, плохого здоровья и самоубийства, и предал всегда преданную ему Женни, когда ее тоже преданная горничная родила от него ребенка.

Во время ухудшения своего собственного здоровья, серьезного ухудшения здоровья сына Эдуарда, болезни дочери Софи, и забот о Женни Генрих спросил Карла, не заставили ли все эти заботы его время от времени писать слишком резко своему «чувствительному» сыну? Очевидно, что Карл думал только о себе, независимо от проблем своей родителей и невесты. Генрих, задал, наконец, некоторые уместные вопросы своему сыну:

«Хотя я люблю тебя больше всего - кроме твоей матери, я не слеп, и еще меньше хочу быть слепым. Я воздаю тебе должное во многих вопросах, но я не могу полностью избавиться от мысли, что ты не избавлен от несколько большей доли эгоизма, чем нужно для самосохранения, и я не всегда могу отогнать от себя мысль, что если бы я был на твоем месте, то я бы показывал больше забот и больше самоотверженной любви к своим родителям. Я ничего не получил от своих родителей кроме моего существования - хотя, чтобы не быть несправедливым, и любви моей матери - и как я боролся и страдал, чтобы как можно дольше не причинять им боль.

Не выдвигай свой характер как оправдание. Не обвиняй природу. Она, конечно, обходилась с тобой как мать. Природа дала тебе достаточно силы, но воля остается за человеком. Но предаваться горю при малейшей буре, раскрывать разрушенное сердце и разбивать сердце наших любимых при каждом страдании, разве ты назовешь это поэзией? Бог защищает нас от самого прекрасного из всех даров природы, если это - ее непосредственный эффект. Нет, это только слабость, баловство, себялюбие и тщеславие, которые так уменьшают все до своей собственной меры и вынуждают даже тех, кого мы любим больше всего, отходить на задний план!»

Неспособный к сочувствию

Молодой Маркс использовал рутину страдающего поэта как средство морального шантажа своих родителей ради денег, в то время как его родители даровали ему только свою привязанность. Родственные и прочие отношения нужны были Карлу только для того, чтобы ими пользоваться: основная особенность социопата. Эти черты Маркса как студента были больше чем просто юношеской его фазой: эти черты оставались с Марксом на протяжении всей его жизни. Несмотря на его лучшие надежды, глубоко убежденный христианин Генрих, кажется, признал в душе и уже достаточно редко выражал предчувствия, что в его сыне не было никакой любви, никакой нормальной человечности, никакого сочувствия: