Защитник Алфимова, кандидат прав Блюмер, так начал свою речь: «Блюдите правду, за неправдою блюдется земля русская! — Так кончил свою блестящую речь блестящий представитель разоренных. Блюдите правду, сказал он, и вот, влекомый этой правдой, гражданский истец из страшного обвинителя обратился в горячего защитника подсудимых». Иначе и не могло быть. По мнению защитника, Саратовско-Симбирский банк не был разграблен, и недостаток сумм является результатом невозможности удовлетворительной поверки книг, веденных с крайней небрежностью и представляющих полный хаос. Свидетель Дыбов удостоверил, что он получил дивиденд в самый день краха, следовательно, банк до последней минуты своего существования как акционерное предприятие исполнял свои обязанности, а этого не могло бы быть, если бы в банке были совершены кражи и растраты. Когда после краха все дела Саратовско-Симбирского банка были переданы в заведование государственных чиновников, и им был открыт кредит в Государственном банке для уплаты обязательств, то они, однако, ни разу не воспользовались этим кредитом. Что тут не было расхищения подсудимыми имущества банка, доказывается тем, что ни у кого из них нет этих будто бы похищенных миллионов: подсудимые остались такими же в отношении своего материального положения, как и были, или даже разорились сами. Алфимов, например, жил в Петербурге так же, как и в Саратове; также имел механическую мастерскую, свои пароходики и лодки, равно отличался гостеприимством и радушием. В отношении личных качеств подсудимого и его нравственности многие лица на суде засвидетельствовали, что Алфимов — человек безупречно честный и порядочный; он не финансист, не прекрасный бухгалтер; он оказался плохим счетоводом и неудачным банковским деятелем, но как человек он стоит вне упрека, почему и был избран в председатели. Вся беда в том, что, попав в заправилы и воротилы громадного предприятия, Алфимов оказался не на своем месте.

Указав затем на хаотическое состояние книг банка за время председательства Алфимова, на неумелый способ ведения всех вообще дел, г. Блюмер выяснил, что ни хищнических поползновений, ни корыстных вообще стремлений в действиях подсудимого нельзя усмотреть, а потому просил отнестись к его клиенту с полным милосердием и снисходительностью.

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Со времен самой отдаленной древности, с тех пор, как помнит себя род людской, превратность нашей судьбы служила одной из любимейших тем для рассуждений человека. В вечном стремлении решить вопрос о счастье жизни ум человеческий пытался установить границу разумных желаний и найти средства к устранению наших страданий. Рассуждая по этому поводу, один из великих мыслителей нашего века замечает, что человеку следует остерегаться строить свое счастье на широком фундаменте, потому что устроенное таким образом здание счастья, в противоположность всем другим зданиям, всего тверже стоящим на широком фундаменте, дает наибольший доступ бедствиям и легче всего разрушается. Справедливость этого меткого суждения наглядным образом обнаружилась на подсудимом Борисове. Когда Борисов, сумевший быстро создать себе блестящее общественное положение и приобрести солидную финансовую репутацию, достиг в 1880 году председательства в Петербургско-Тульском банке, занимая в то же время должности члена совета Волжско-Камского банка, учетного комитета Государственного банка и правления печальной памяти Саратовско-Симбирского банка, он думал, что путем широкой деятельности им заложен прочный фундамент его благосостояния до конца жизни. Казалось, все устроилось к лучшему, и последнее мрачное облако, тревожившее его спокойствие, стало скрываться за горизонт. В Саратовско-Симбирском банке сидел честный и надежный труженик Якунин, а в руках его, Борисова, находилось миллионное имение, затративши на эксплуатацию которого 200 тысяч рублей, он мог не только покрыть убытки банка, но и для себя сохранить большое состояние. Если бы кто-либо спросил его тогда, что станется с ним семь лет спустя, он, наверное, ответил бы, что он сделается в это время еще более богатым человеком, и, возместив все убытки банка, будет целиком получать в свою пользу весь доход с Кано-Никольской дачи, составляющий сам по себе весьма значительный капитал. Но, господа присяжные заседатели, всякой мудрости человеческой положен предел, и самому блестящему уму не дано предвидеть цепь грядущих событий. 19 марта 1882 года совершилось событие, которое погубило весь его труд и уничтожило все надежды. Миллионер превратился в бедняка, а председательское кресло сменилось для него скамьей подсудимых, на которой он явился перед вами, побывав и под залогом, и под домашним арестом, и в саратовском остроге. Богатство и счастье исчезли перед тюрьмой да сумой, от которых, по словам русского народа, никогда и никуда не уйдешь.

Время, протекшее от начала предварительного следствия до его окончания, было для обвиняемого Борисова временем тяжелой и неравной борьбы. Следствие с самого его начала приняло весьма странное направление. Оно производилось не о том, кто виновники хищения сумм Саратовско-Симбирского банка, а об обвинении Борисова в возможных и невозможных преступлениях. Имя Борисова проводилось красной нитью по всему следствию. Огромных усилий и настойчивого труда многих лет потребовалось Борисову, чтобы хотя сколько-нибудь направить дело в надлежащую сторону; камень за камнем приходилось ему разбивать тот мрачный свод, которым окружили его со всех сторон. Небольшие эпизоды, обнаружившиеся на судебном следствии относительно допроса свидетелей Арапова и Иващенко, приподняли лишь небольшой угол завесы предварительного следствия и показали, какая существенная разница бывает иногда между тем, что есть и что должно быть.

Следствие в отношении Борисова производилось с изумительной тщательностью — у него делали обыск в Петербурге и внезапный обыск в деревне; а в то же время у других обвиняемых, кроме Алфимова и Якунина, не было произведено ни одного обыска. При обыске брались обрывки писем, клочки бумажек, старые счета, интимная переписка — все подшивалось к делу; добывались сведения через дворников, ремесленников, лакеев; тщательно собирались всякого рода сплетни и слухи, которые принимались за чистую монету. Самые простые вещи зарождали подозрение и служили поводом к расследованию. Что может быть естественнее того, что четырехлетний мальчик, привыкший бегать к отцу в кабинет и не проникнувшийся еще по младости лет достодолжным уважением к полицейской печати, толкнул дверь, неизвестно почему не запертую полицией и понятыми на ключ, и оторвал веревочку от печати. Хотя Борисовы в то время были в Саратове, а событие случилось в Петербурге и о том немедленно было сообщено полиции, тем не менее, начинается по этому поводу следствие, сочиняется легенда об уносе книг и т. д. Все это оказалось лишенным основания вздором и дело было прекращено Санкт-Петербургской судебной палатой. Но это обстоятельство заносится в обвинительный акт, и по поводу уже прекращенного дела вызываются свидетели! Нагораживая таким образом факты, думали, конечно, массой их подействовать на воображение, взять если не качеством, то количеством. Создавалось нечто смутное, неопределенное, образовывалась тяжелая атмосфера, в которой свежий человек задыхался. Оправдываться — значило унижать свое человеческое достоинство, молчать — значило создавать улику против себя. 25 заявлений и жалоб следователю, поданных в разное время подсудимым Борисовым, служат красноречивыми доказательствами того положения, в котором он находился при предварительном следствии, вся задача которого состояла в том, чтобы сделать Борисова главным лицом, всесильным в деле, властвующим из Петербурга над всем Саратовско-Симбирским банком.

Переходя затем к характеристике обвинительного акта, защитник заметил, что этот почтенный труд обвинителя в 125 печатных страниц, начинающийся кратким очерком истории Саратовско-Симбирского банка и оканчивающийся каламбуром о «семейном» его прозвище, представляет собой смешение гражданских правонарушений с преступными деяниями и действительных цифр с сомнительными выводами и гадательными предположениями. Указав на три системы обвинения — по письмам, по черновикам и по слухам, защитник обратил внимание на важное в практическом отношении дробление одного и того же преступного факта на ряд самостоятельных преступлений, составляющих или его повторение, или необходимое логическое последствие. Борисов и Алфимов обвиняются, например, в том, что, сделав на временных свидетельствах подложные надписи о поступлении в счет складочного капитала взносов, в действительности не поступивших, присвоили себе имущество банка в сумме тех акций, которые были выданы по этим свидетельствам. Из этого одного факта сделаны четыре самостоятельных преступления, изложенные в первых четырех заключительных пунктах обвинительного акта. «Это все равно,— сказал защитник,— как если бы кто-нибудь, желая сказать: “он съел кусок лежавшего на столе хлеба”, выразился бы в таком роде: “он сделал движение, протянул руку к столу, перстами этой руки взял кусок хлеба, поднял его к своим губам, разинул рот, положил туда кусок, раздробил зубами и, сделав усилие мускулами глотки, проглотил”». При этом относительно обвиняемых предъявляются обвинения, заканчивающиеся двумя статьями Уложения о наказаниях, 354 и 362; сквозь строй этих двух статей прогнаны все обвиняемые безразлично, так что утвердительный ответ хотя на один из пунктов обвинения влечет за собой один и тот же результат для подсудимого. Все это входит в тот общий беспорядок, которым отмечено настоящее дело, и прибавляет к прежде существовавшей путанице банковской еще новую путаницу юридическую, причем для большого сходства, подобно тому, как в делопроизводстве Саратовско-Симбирского банка исчезавшие суммы писались обыкновенно на счет Борисова, так и обвинительный акт, держась системы бухгалтерии Саратовско-Симбирского банка, пишет «за счет Борисова» такие преступления, которых он даже физически совершать не мог. Постараемся же, господа присяжные заседатели, поверить этот счет, и я надеюсь, что после такой поверки криминальный баланс подсудимого Борисова сведется к нулю.

Присутствуя на деле, возникшем из краха банка, необходимо точнее определить значение самого события. Саратовско-Симбирский банк был акционерным торговым предприятием, крушение которого не может иметь значения большого бедствия в смысле общественном. Это не такой банк, куда бедняк несет свое сбережение, но учреждение, где богатый хочет нажить еще больше денег. Где есть нажива, там и риск. Само учреждение это было делом кружка лиц, менее всего думавших, конечно, о развитии и поддержании поземельного кредита России. В числе учредителей является, между прочим, Михельсон, поверенный которого, присяжный поверенный Лякуб, в качестве гражданского истца представил нам блестящую картину настоящего дела во всей ее полноте, не исключая даже ватерклозетной бумаги, и остроумно сравнил подсудимых с зайцами, не продолжив, к сожалению, своего остроумия далее и не объяснив нам, не играл ли он сам при этом случае роли гончей. Владельцы закладных листов получили почти все по курсовой цене и имеют еще получить. Акционерам был выдан дивиденд в размере свыше 700 тысяч рублей, т. е. почти половина номинальной стоимости акций. Если бы с первого года составлялись правильные отчеты, то, очевидно, при дефиците, без дивиденда, акции тотчас бы упали и едва ли стоили бы того, что по ним выдано как дивиденд. Словом, это тот финансовый крах, который не отозвался тяжело, выражаясь словами известного экономиста Родбертуса, «ни на разжиревшем теле капитала, ни на изможденных плечах труда». Он коснулся только немногих и притом в слишком немногой степени.

Указав далее на то, что в отношении подс. Борисова произошло еще одно случайное обстоятельство при судебном следствии, которое мешает вполне выяснить его деятельность, а именно то, что из Петербурга в Тамбов не приехал ни один из тридцати вызывавшихся свидетелей, защитник представил картину деятельности Борисова по тому материалу, который имеется в деле.

Уже с первых шагов его деятельности по окончании курса наук кандидатом Киевского университета Борисов рисуется нам с теми чертами характера, которые сначала так быстро его возвысили, а впоследствии так скоро погубили. Это была натура, всем интересовавшаяся, предприимчивая, искавшая деятельности в самых разнообразных ее видах. Борисова занимает и выработка землеудобрительных туков в России, и разработка озокерита и минеральных богатств на Кавказе, и развитие промышленности на юге России путем канализации Северного Донца, и проведение железной дороги, и дело земельных банков. Везде создает он обширные планы и устраивает смелые комбинации, рассчитывая на блестящий успех. Но в то же время замечается его полная непрактичность и неумение считаться с повседневными мелочами исполнения. Практический контроль для него не существует, и, замышляя миллионные дела, он не замечает того, что происходит у него перед глазами. Прибавьте к этому крайнюю доверчивость, беспечность и большую самоуверенность — и перед вами явится человек, который мог так же легко запутаться в делах, как легко мог выдвинутся вперед благодаря своему уму, знаниям дела и финансовым способностям.

Заметное увеличение благосостояния Борисова начинается с тех пор, как у него заводятся общие дела с богачом Добрыниным, вверившим ему свой большой капитал для биржевых оборотов. Кредит его быстро вырос на глазах у всех, и начиная с 1874 года имя Борисова становится известным как биржевому миру, так равно и лицам, общественное положение и деятельность которых ручается вполне за достоинство их показаний. Вице-директор департамента министр юстиции Кобылинский говорит о Борисове как о человеке, могущем вселять полное доверие, нравственном, развитом товарище, искренно любимом служащими, справедливом, гуманном и снисходительном начальнике. Член военного совета генерал-лейтенант Кармалин свидетельствует, что он вполне доверял свои дела Борисову без всяких формальностей, и отношения к нему Борисова были безукоризненно добросовестны. Товарищ управляющего Государственным банком Жуковский говорит, что он считает Борисова за совершенно порядочного и неспособного ни на какие предосудительные поступки человека. Генерал-майор Лачиков отзывается о Борисове как об умном, честном, образованном человеке, прибавляя притом, что ничего подобного на скороспелое богатство в образе его жизни он не замечал. Люди мира финансового и коммерческого — Зак, Гинзбург, Гольденберг, Милиоти и другие — свидетельствуют, что Борисов пользовался большим кредитом и доверием на бирже и свято держал свое слово. Насколько велик кредит Борисова был уже в конце 1874 и начале 1875 гг., видно из представленных к делу писем, из которых в одном ему предлагают 100 тысяч рублей, а в другом, от 7 мая 1875 г., 400 тысяч рублей для залогов. В то время возможно было, с умением при счастьи, нажить на бирже большие деньги, и мы имеем несомненное доказательство тому, как Борисов, купив с сравнительно ничтожным капиталом у «Серк и К°» в феврале 1875 г. 1444 акции Петербурго-Тульского банка и получив на них еще акции новых выпусков в 1880 и 1881 гг., продал их с барышом в 500 тысяч рублей. С приобретением тульских акций и с помощью Добрынина Борисов вместе с ним входит в правление С.-Петербурго-Тульского банка, а с 1880 г. делается председателем правления. 30 апреля 1875 г. его единогласно избирают членом правления Саратовско-Симбирского банка. С этих пор его общественное положение требовало жизни на более широкую ногу; в это же время вышла из института его падчерица, и, по словам свидетеля Решеткина, Борисовы стали жить открытее, чем прежде. Понятие о количестве проживаемого зависит во многом от взгляда лица, дающего определение, и от умения жить. Если Фомичу (Томасову) могло показаться, что Борисов живет «точно министр какой», то большинство людей ему знакомых определяют цифру в 20 — 25 тысяч рублей, что подтверждает и книга расходов, веденная женой Борисова. В жизни и обстановке Борисова не было ни безумной роскоши, ни безрассудного мотовства, носившего печать скороспелого богатства. Тут было довольство и покойная жизнь вполне обеспеченной семьи, пока настоящее дело не разрушило ее благосостояния.