— А почему? Ему все равно некуда спешить. — Хотя мне было известно, что он преподавал математику в колледже, я не сомневалась, что мистер Доджсон всецело этому занятию не отдавался. Он принадлежал скорее нам, чем своим студентам. Он был нашим товарищем по играм, нашим гидом во время многочисленных экскурсий, нашим рабом на галерах (мистер Доджсон часто катал нас на лодке, сидя на веслах, по Айзис. Тогда мы любили представлять, будто он Нельсон, а мы его сподвижники. А мистер Доджсон меж тем выполнял различные маневры на воде, будто мы участвовали в Трафальгарской битве).

Но так стало недавно. Сначала же его любимчиками были мой брат Гарри и Ина. Это началось с того дня, как мистер Доджсон познакомился с нашим семейством, попросив позволения сфотографировать дом декана из сада. Как говаривала мама, в один прекрасный день мистер Доджсон появился у нас со своей проклятой камерой да так и не ушел. Нас с Эдит вызывали из детской лишь иногда и, как правило, для того, чтобы сфотографировать. Однако в тот год Гарри уехал в школу, и мистер Доджсон наконец-то заметил меня и Эдит и, наведываясь к нам, стал вызывать вместе с Иной и нас тоже.

Ине, как я знала, подобный поворот событий пришелся не по душе. Но она ничего не могла с этим поделать и ни разу не показала мистеру Доджсону своей обиды. Нужно отдать Ине должное: ей всегда, независимо от испытываемых ею чувств, блестяще удавалось сохранять внешнее спокойствие и выражение милого простодушия на лице, как это и пристало истинной леди, — не уставала мне повторять Прикс.

— Ну, конечно же, у мистера Доджсона много дел, глупышка. Ведь он очень важный человек. — Втащив меня в детскую, Ина принялась расстегивать пуговицы у меня на спине, в то время как Фиби, наша нянька, порхала по комнате, открывая шкафы, пока не отыскала три одинаковых белых платья, отделанных розовыми сатиновыми лентами, с пуговицами, обтянутыми тем же розовым сатином.

— Вряд ли, — усомнилась я, вспомнив, как мама однажды отозвалась о мистере Доджсоне: «Зануда-математик, самый бестолковый человек из всех, кого я когда-либо встречала». Папа ей тогда мягко возразил: «Ну, ну, дорогая, он как-никак преподает в Оксфорде». Я знала, что папа мог оспаривать мамины утверждения, когда был совершенно уверен в обратном. Однако насчет мистера Доджсона он твердой уверенности явно не имел.

— Алиса, ну почему ты испачкала платье?! — Ина начинала выходить из себя. Она, колыхая нижней юбкой, расхаживала по комнате, скрестив руки поверх нижней сорочки, и кидала на меня гневные взгляды. Сказать правду, резкий изгиб ее высоко поднятых бровей и то, как она сжимала свой маленький ротик, будто только что сосала лимон, почти всегда придавали ее лицу недовольное, сердитое выражение. — Те синие полоски на корсаже мне так идут! Терпеть не могу розовый цвет.

— Прости. — Я искренне раскаивалась. Мне самой не нравилось переодеваться по нескольку раз на дню. Слишком уж утомительным было такое занятие, со всеми этими пуговицами, крючками, завязками и надеваемым на меня слой за слоем тесным шершавым бельем. Сорочка, панталоны, не одна, не две, а целых три нижних юбки, чулки, никогда не сидевшие на мне плотно и постоянно сползавшие, а также пояс для чулок, который постоянно расстегивался.

А дальше будет только хуже, мрачно размышляла я. Когда-нибудь мне придется носить корсет.

— Ну давай же, козочка, — обратилась Фиби к Эдит, стоявшей на коленях перед своим кукольным домиком с тряпичной безголовой куклой в руке. — Давай одеваться.

— Столько хлопот, чтобы только выйти на улицу. — Я подняла руки: Мэри Энн, одна из наших горничных, надевала мне через голову платье, сплошь расшитое ленточками.

— Ну что? Готовы?

Я повернулась к двери. Там стояла Прикс в новом синем шелковом платье с желтым кантом вдоль лифа, которое совершенно не шло к ее смуглому лицу. При этом она, видимо, была вполне довольна собой и даже прикрепила себе сзади шиньон, выглядывавший из-под ее соломенной шляпки и напоминавший пушистого шмеля.

— Да, Прикс, — заговорила я, когда Мэри Энн застегнула мою последнюю пуговицу, а Фиби вручила розовый зонтик. — А вдруг мистер Доджсон пожелает взять нас в Медоу, чтобы позволить нам там скатиться с горки? Тогда я снова испачкаю платье.

— Мистер Доджсон этого не сделает. Он джентльмен, — фыркнула Прикс.

И я снова задумалась, что же такого в нем видят Прикс с Иной, чего не вижу я. Казалось, мы знаем двух разных людей по имени Чарлз Латуидж Доджсон. Таково было его полное имя. Он сообщил это мне после того, как я ему открыла, что мое полное имя Алиса Плезенс Лидделл и что его сложно записать — слишком уж оно длинное. Тогда он заметил, что его имя на одну букву длиннее, [3] и это меня несказанно развеселило.

Поскольку человеком я в глубине души была серьезным, чего (по крайней мере на тот момент) никто не знал и что меня, к слову, слегка беспокоило, мне хватало ума понять, что именно мистер Доджсон — единственный человек на свете, кто позволил бы мне скатиться с горы. Только он мог позволить мне сделать это, как и многое другое, о чем я мечтала, и даже то, о чем еще не подозревала, но о чем, без сомнения, знал мистер Доджсон.

Особенно остро я это ощущала, когда он смотрел на меня, стоя за камерой с колпачком от линзы в руке и не отрывая своего взгляда от моего, медленно считал, выдерживая экспозицию. Было что-то в его глазах — возможно, их синева, напоминавшая цвет барвинка, растущего под деревьями в Медоу, — отчего мне казалось, будто он способен разглядеть и мои самые сокровенные желания, и мои самые мрачные мысли еще до того, как я сама о них узнавала. Возможно, он даже направлял меня к ним. Я не очень-то любила свои мрачные мысли. Однако, путаные и безымянные, они приходили ко мне, когда я теряла бдительность.