Зарезервировав у администратора отеля один билет на поезд до Брюсселя, она решила сделать первый выход «в свет». Зал ресторана был почти пуст. Две-три пары и небольшая группа пожилых мужчин занимали всего несколько столов. Следуя за метрдотелем, Катя из-под приспущенных ресниц наблюдала за их реакцией на ее появление. Ведь она сейчас совершала, так сказать, свой первый выход в свет в новом качестве. К ее огромному разочарованию, сидевшие лишь рассеянно скользнули по ней взглядом, не прерывая ни беседы, ни процесса поглощения пищи.

«Это еще ни о чем не говорит, - попыталась успокоить себя Катя. – Мир полнится привлекательными женскими особями. И представителям противоположного пола совсем не обязательно пялиться или бросаться на каждую.»

Сев за столик, Катя внешне погрузилась в изучение меню. На самом же деле она не видела там ни строчки. Ей хотелось вскочить на стол и завопить: «Да взгляните же на меня, черт вас подери! Заметьте меня! Ведь я так старалась. Ради этого момента я прошла через столько мучений – физических и моральных. Неужели ничто для вас во мне не изменилось? Не будьте такими равнодушными и жестокими. Мне многого от вас не нужно. Лишь один восхищенный или хотя бы заинтересованный взгляд...»

– Вы готовы, mademoiselle? – склонился над ней симпатичный, хорошо вышколенный официант.

Катя взглянула на него с радостной благодарностью. Он назвал ее «мадемуазель». Вот оно – первое признание ее победы! Официант был высокий и стройный, кареглазый, с набреалиненными темно-каштановыми волосами и тонкими губами. Чем-то он немного смахивал на манекен. Возможно – своей лакированной прилизанностью.

– Нет, mosieur, не готова, - тоном светской дамы отозвалась она. – Накормите меня по своему вкусу и усмотрению. Но только чтобы это была настоящая cuisine francaise. – Ей хотелось показать, что она знает толк во французской кухне.

Понимающе кивнув, он растянул в улыбке сразу обезгубившийся рот и удалился, довольно надолго оставив ее одну за пустым столом. Но Катя не скучала. Она снова погрузилась в свои мысли. Наконец официант вернулся с никелированным подносом на ладони и принялся расставлять перед ней закуски – в основном разных сортов сыры, аппетитные румяные булочки, пару салатов и пиалу со знаменитым не только во Франции луковым супом. Катя с детства не переносила лук ни в каком виде, и уж тем более не в виде «борща», заправленного одной луковой стружкой. Ее начинало мутить от одного его запаха и вида.

– Soupe a l’oignon! Унесите это отсюда, дружок, и как можно скорее, а не то уносить придется меня! – С гримасой отвращения на лице, никак не вязавшейся с избранным ею обликом «светской дамы», Катя шумно отодвинулась вместе со стулом от пиалы, подставленной ей под самый нос.

– Называется «угодил», - расстроился официант, почти обиженно забирая со стола гордость французской кулинарии.– А как насчет грибного чедар-пюре?

– Это совсем другое дело. С грибами я дружу.

Излучая плакатное обаяние, он был угодливо-предупредителен. То ли из чувства вины, что оплошал с заказом, то ли по долгу службы.Так или иначе, его обходительность доставляла удовольствие Кате, изнемогавшей от одиночества и жажды признания своих вновьобретенных достоинств.

– Ты работаешь здесь каждый день, Жан?- спросила она, когда он ставил перед ней пиалу с грибным супом. Имя официанта было крупно отпечатано на карточке, прикрепленной к его груди.

– Через день, mademoiselle.

– Значит, завтра ты свободен. А если я попрошу тебя оказать мне, не входящие в твои обязанности, услугу?

– Я весь внимание, mademoiselle.

– Понимаешь, я проездом в Париже и никого здесь не знаю. Не мог бы ты на завтрашний день стать моим гидом?

Замешкавшись совсем ненадолго, официант широко улыбнулся:

– С превеликой радостью, mademoiselle. Провести день в вашем обществе большая честь для меня.

Ей очень хотелось попросить его повторить последнюю фразу, но она лишь сказала сдержанно.

– Отлично. Я остановилась в 301 номере. Позвони мне прямо с утра.

– Непременно, mademoiselle.

– Меня зовут Кэтрин. Кэтрин Григ.

– Я запомню.

Он снова улыбнулся ей и, собрав пустую посуду, понес ее на кухню.

Не дожидаясь счета, Катя оставила на столе деньги и вышла из ресторана, «забыв» на спинке стула свой жакет. Вернувшись в номер, она приняла душ и, облачившись в атласный халатик, подошла к окну. Затаившийся по ту сторону двойного стекла Париж призывно подмигивал ей огнями и неоновым хаосом реклам. Обжигающе горячий, как жаренные каштаны, город манил ее своей таинственной ночной жизнью, что кипела в его, скрытых от глаз, подвальчиках, в кабаре, кабаках, ночных клубах и притонах, куда ей не было доступа, но куда жуть как хотелось проникнуть. Странное, неведомое ранее чувство вседозволенности овладевало ею, опьяняя и будоража. Наверное вот так же чувствует себя выпущенный на волю заключенный, проведший полжизни в одиночной камере, думала она. Ей хотелось оголтело и безрассудно бросаться в любые развлечения и удовольствия, наверстывая упущенное. А вместо этого она стоит одна в красиво меблированном номере из четырех, обтянутых шелком стен и уныло смотрит на Жизнь, отгороженную от нее оконным стеклом. Так что же изменилось? Неужто в очередной раз она стала жертвой самообмана?

В дверь тихонько, неуверенно постучали. Катя встрепенулась и, заставив себя не спешить, открыла. Перед ней стоял официант с ее жакетом в руках и смущенно улыбался.

– Вы забыли это, mademoiselle, в ресторане. И я рискнул... – Он протянул ей жакет.

– Очень мило с твоей стороны, Жан. – Брось его на кресло.

Он неуверенно шагнул в комнату. Она закрыла дверь, выжидательно глядя ему в спину.

– Твоя смена кончилась? – поинтересовалась Катя, стараясь побороть нервозность и чувство неловкости. Она знала, чего хочет, но не знала, как следует себя вести в подобной ситуации, как создать естественность и непринужденность, которая раскрепостила бы не только ее, но и его. Ведь если над нею все еще довлел комплекс не просто дурнушки, а еще и дурнушки советского разлива, то над ним, наверняка – комплекс официанта.