Шрифт:
— Ты приказал держать меня под арестом? — спросила. Уже привыкла к этому хрипению своего голоса.
Он отвечал спокойно и стоял перед ней непринуждённо.
— Царица, я не знал, как возможно иначе сохранить твою жизнь...
Она ощутила, что не владеет своим лицом. Попыталась представить себе выражение своего лица, не смогла. Не могла спросить о детях, не могла произнести даже это слово — «дети»!.. Он сам догадался и ответил на невысказанный вопрос:
— Твои дети живы, царица. Их покои охраняются...
— Что я должна делать? — спросила она. — Ведь ты правишь городом, правда?.. — Она услышала свой голос таким странно-хрипло-язвительным. Но ведь она не хотела говорить язвительно, это выходило помимо её воли!..
— Цезарь у ворот Александрии. Он приказал передать тебе, что начнёт с тобой переговоры только после смерти Марка Антония!
— Зачем ему переговоры со мной? Пусть он оставит в живых моих детей!..
— Он сказал, что детям не грозит опасность.
— Если он хочет казнить Антония, как я могу помешать!..
Максим сделал шаг к её креслу:
— Царица! Цезарь Октавиан вовсе не хочет казни своего давнего друга! Антоний знает и хочет увидеть тебя...
— Нет!.. Нет!.. — Она встала в волнении и снова опустилась в кресло, села тяжело. — Пусть Антоний уезжает в Рим, в Афины, мне всё равно...
— Царица! Я должен открыть тебе важное! Ты должна увидеть Марка Антония! Он скоро умрёт! Он вонзил меч себе в живот. Это очень тяжёлое, мучительное ранение. Ты должна увидеть его!..
Она снова встала, растерялась, задохнулась, быстро сошла по двум ступенькам:
— Куда мне идти?.. — Вдруг ощутила сильную слабость и схватила Максима за локоть. Он поддержал её...
Максим вёл её, она плакала почти громко... Не узнавала знакомых коридоров... Лицо её покраснело и морщилось от горького плача...
Сначала она увидела кровь, обильную, из-под повязки, наложенной наспех... Она упала на колени, колени ударились о пол, больно... Поползла... Открыл серые глаза, смотрел на неё, хмыкнул как-то странно, вдруг улыбнулся, как улыбался ей, когда она была красива, а он любил её!.. Или простая предсмертная гримаса рта?.. Глаза его закрылись, круглые щёки как-то вдруг втянулись... Но лицо будто продолжало улыбаться... Это было... плыли по Нилу на простой барке... Остановились в прибрежной гостинице, ели пареный горох, пирожки с мёдом, пили вино пальмовое, спали под холодным лёгким покрывалом... Она записывала одно своё новое стихотворение, а он стоял и заглядывал через её плечо, смотрел на папирус и улыбался, глаза его искали ошибки, неточности. Большая река без истоков разлилась... Он ведь... он... У неё больше никого нет, кроме него!.. Наверное, она никогда не увидит своих детей!.. Только у неё и есть, что этот мертвец!.. И ещё Ирас и Хармиана... И она не удивилась, когда осознала их присутствие... Мои родные!.. Вы — родные мои... Склонялись... порывисто целовали её руки и колени... А его губы такие были холодные, как у Юлия Цезаря когда-то... Очень страшно целовать мёртвые губы, они ведь и не твёрдые, а вот страшные какие-то... У меня ведь нет ни города моего, ни власти... От плача горького тряслись жирные отвисшие груди, дурно стянутые грудной повязкой-поясом; задрожали плечи, давно опустившиеся покато, будто под тяготой прожитых лет...
...судьбу, которая к тебе переменилась,
дела, которые не удались, мечты,
которые обманом обернулись,
оплакивать не вздумай понапрасну.
Давно готовый ко всему, отважный,
прощайся с Александрией, она уходит.
И главное — не обманись, не убеди
себя, что это сон, ошибка слуха,
к пустым надеждам зря не снисходи.
Давно готовый ко всему, отважный... [94]
Маргарита подняла голову, стояла на четвереньках, увидела вдруг свои окровавленные руки... Это была кровь из его живота, из его внутренностей!.. Рвотный комок дрогнул в горле краткой судорогой. Пару мгновений она была сосредоточена лишь на усилии подавить рвоту. Она увидела над головой какие-то кирпичные своды и попыталась понять, где она. Её всё же не вырвало и это было хорошо. Она вспомнила о стёклышках Марка Антония и зашарила мокрыми от его крови пальцами по гладкости пола... Спутанные волосы повисли, кончики слабо щекотали тыльные стороны одутловатых ладоней...
94
Из стихотворения К. Кавафиса «Покидает Дионис Антония». Переводе. Ильинской.
Она не помнила, как её отвели вновь в её покои. Она долго спала, а когда проснулась, голова уже была ясная. Ирас тихо сидела на тонконогом греческом стуле подле ложа царицы. Маргарита помнила всё, что произошло. Приподнялась, тяжело приподняла непослушное тело, ткнула в подушку локоть, встретила грустный взгляд Ирас, непривычно мягкий.
— Он умер, — произнесла Маргарита беспомощно.
— Тебе разрешено похоронить его, — сказала Ирас, глядя неотрывно и печально. А сказала кратко и деловито.
Маргарита заплакала тихо, снова легла — лицом в подушку. Но плакала недолго. Села на ложе, спустила ноги на ковёр, велела Ирас позвать рабынь. Её вымыли, одели. Поднесли ручное зеркало. Рассматривала равнодушно своё ненакрашенное отёчное лицо. Ирас не отходила от неё.
— Как хоронить его? — обратилась к своей Ирас задумчиво, а голос сделался тихим.
— Цезарь Октавиан уже распорядился о соблюдении римских обрядов... — Ирас будто не знала, что скажет в ответ царица. Но Маргарита сделала движение головой, соглашалась. Её гладкие волосы, почти седые, были причёсаны аккуратно, и когда она склонила голову, ясно увидела Ирас узел на затылке и тонкую ниточку пробора...