— ...но весь народ против них! — сказал Антоний громко и патетически.

Созиген спросил прямо, не следует ли теперь Клеопатре и её спутникам покинуть Рим:

— Я полагаю, что сейчас римским властям не до Египта!..

Клеопатра ждала, мышцы рук и ног напряглись невольно. Только не думать, только не думать о свободе, и тогда свобода придёт!..

Но Марк Антоний заметно смутился и путано заговорил о необходимости подписания какого-то соглашения. И тотчас сказал, что подписание этого соглашения возможно уладить быстро, очень быстро...

Потом все разошлись, потому что она велела всем разойтись и осталась в атриуме с Марком и спросила:

— Я по-прежнему пленница? — сухо...

А он не приближался к ней и говорил путано, что он разведётся с Фульвией, возьмёт с собой одного из мальчиков и уедет вместе с Маргаритой в Александрию! Потому что он уже давно хочет в Александрию! Душа у него такая же греко-македонская, африканская, азиатская, как у неё! Надо только подождать совсем немножко! И никто не запутает его в эти политические интриги! А надо только подождать, совсем немножко подождать!..

— ...я приеду завтра!..

И она даже обрадовалась, когда он это сказал. Ей хотелось побыть одной. Ведь всё равно она, такая жизнелюбивая, не могла действовать, не имела такой возможности — действовать! Она хотела жить, а жизнь всё время куда-то убегала от неё. Однажды она сказала Аполлодору, что жизнь подсовывает ей вместо себя папирусы и пергамены. А теперь жизнь совсем ничего не подсовывала, только пустоту какую-то, морок, блеф!.. Хотя, как вы понимаете, карты игральные ещё не были изобретены...

Она сидела на постели, поджав под себя ноги, и переписывала стихотворение. Она сочинила стихотворение и теперь переписывала набело...

Единственный человек, с которым я...

Сейчас лежит вытянутый, исколотый кинжалами.

Наверное, руки его сделались прозрачными.

Это означает умереть в старости?

Он улыбался, он, в сущности, заботился обо мне.

Он говорил, что я красива и умна.

Он целовал мои руки и мои волосы.

Он умер.

Умирают все, которые хотят быть моими отцами!

И я остаюсь ничья!.. [67]

Она переписала стихотворение и стала плакать. Она плакала громко. А кто мог услышать её? Ирас и Хармиана? Ведь всё равно было, услышат они её плач, или нет...

Антоний приезжал ещё несколько раз и говорил, что волнение в городе постепенно утихает. Сначала было кинулись поджигать дома заговорщиков, хотели с ними расправиться, но никого из них не смогли отыскать. Убили какого-то Цинну, то есть, собственно, этот Цинна числился среди друзей Цезаря, а кто-то пустил слух, будто среди заговорщиков был какой-то Цинна, и толпа разорвала этого Цинну, то есть ни в чём не повинного, на куски!

Завещание Цезаря, составленное в Лавиканском поместье в сентябрьские иды, почти за год до смерти, тесть Цезаря, Луций Пизон, решил вскрыть именно в доме Антония. Цезарь официально объявлял своими наследниками трёх своих внучатых племянников, внуков своих сестёр: Луция Пинария, Квинта Педия и Гая Октавиана. Этого последнего, официально им усыновлённого, он выделял особо. Но что будет дальше, какая власть установится в Риме, никто не знал! Маргарита хотела увидеть хотя бы похороны Цезаря, но Марк смущённо сказал, что лучше ей не показываться на людях.

— Почему? Потому что я пленница?

— Нет, нет! Но ведь так получилось, я должен много денег. Это Фульвия... Она помогла мне заплатить долги...

— Она приказала держать меня в заточении?

— Что ты! Но я не могу вот так всё бросить! Я должен уладить соглашение, чтобы Египет получил независимость, чтобы Рим забыл о Египте! И мы уедем!..

Возразить было нечего! Он пообещал рассказать ей о похоронах. Обещание сдержал. Рассказал, как на Марсовом поле, близ гробницы Юлии, дочери Цезаря, сооружён был погребальный костёр. Все шли с приношениями и воздавали покойному все человеческие и божеские почести. В огонь бросали дорогие одежды, музыкальные инструменты, старые легионеры жгли оружие. Среди этой безмерной скорби множество иноземцев то тут, то там оплакивали убитого каждый на свой лад, особенно иудеи...

Несколько раз она просила Марка повторить рассказ о похоронах и плакала.

Затем Антоний перестал говорить ей о своих долгах и о Фульвии. Теперь он объяснял Маргарите, что ему прежде всего необходимо укрепить своё положение в Риме:

— ...Брут и Кассий бежали в Грецию. Октавиан — мальчишка! Если власть над Римом перейдёт в мои руки, так будет лучше для нас обоих, для тебя и для меня!..

Теперь к ней никто не приезжал, кроме него. Она по-настоящему боялась. Собственно, её могли убить каждый день! Когда приезжал Марк, она, уже не скрывая своего страха, цеплялась за него, за своего единственного защитника. Он успокаивал её, говорил, что поместье в Трастевере охраняется верными людьми! Она решилась робко спросить его о его жене. Он смешался и быстро проговорил, что Фульвия тоже заинтересована в том, чтобы «...власть была в моих руках...» Более она не спрашивала. Потому что он говорил так, как он всегда говорил, то есть путано и противоречиво...