— Я бы горячо поблагодарил ваше высочество и…

— И…

— И вынужден был бы отказаться.

— В силу чего?

— Вероятно, в силу того, что я родился с душой комедианта и все мои склонности толкают меня к тому, чтобы сохранить эту душу в том же виде до самого своего конца.

— Постоянство также хорошее качество, — уже немного суше сказала Екатерина. — Ну, благодарю вас за откровенность. Я вас больше не задерживаю. Надеюсь, наша беседа будет не последней. А что касается организации театра в желательном вам духе, то к этому будут приняты все меры.

Она протянула Федору руку, которую тот поцеловал.

Сумароков был ярым противником частых спектаклей при дворе. Его возмущала бесцельная перегруженность его питомцев, мешавшая проводить полезные занятия, которые он пытался наладить.

— Они спешат из малого дитяти выжать все соки, не давая ему подрасти! Преступное нетерпение! — возмущался Александр Петрович.

Он пожаловался великой княгине на мытарства комедиантов, которых таскают по пригородным театрам.

Та обещала принять свои меры, и, действительно, количество спектаклей вскоре уменьшилось.

Екатерина умела обставить всякое дело таким образом, как если бы все начинания были продиктованы инициативою и волею императрицы. В действительности многое исходило от нее самой при пассивном и достаточно небрежном согласии царицы.

При Головкинском доме, в начерно отделанных помещениях, были налажены более или менее правильные занятия с комедиантами по программе кадетского корпуса. Их обучали, за особую плату, преподаватели корпуса. Декламацию и словесность преподавали П. С. Свистунов, П. И. Мелиссино, Остервальд и сам Сумароков. Проходили начатки алгебры, геометрии, истории и географии; учили танцам и фехтованию, языкам: французскому, немецкому и итальянскому. Главный упор брался все же на «ораторию», т. е. на искусство декламации.

Первоначальной мыслью было — поместить всех, без исключения, в кадетский корпус, что было бы всего проще и удобнее. Но корпус был переполнен своими воспитанниками. К тому же, туда недавно было помещено семь человек придворных певчих, потерявших голос. В их судьбе принимал участие граф Разумовский, так как все они были из его хора. Из них готовили также актеров, не считаясь с их склонностями и способностями.

В силу этих обстоятельств, решено было помещать в корпус ярославцев исподволь, по мере освобождения вакансий. Это обещало мало проку и оттягивало дело подготовки комедиантов на неопределенное время. К тому же, для женщин все равно требовалось иметь особых учителей. Пока совместное обучение при Головкинском доме устраивало всех.

Далеко не все ярославцы на свое положение придворных комедиантов смотрели одинаково. Одним оно нравилось, другим — не особенно. Были и такие, что не прочь были сбежать при удобном случае. Причин для недовольства было немало. Главной из них для многих являлась, пожалуй, легкомысленная обстановка при дворе, коробившая этих «детей природы».

Некоторые из них, попроще и неподатливее, как Куклин и Иконников, не стесняясь называли придворную жизнь одним непотребным словом.

— А мне на это наплевать, — беззаботно говорил Алеша Попов, — хоть я и чувствую себя иногда как девочка, выведенная напоказ «к гостям». Пусть смотрят, абы руками не лапали. Я щекотки не боюсь. Да и взятки с меня гладки, поелику я все же не девочка.

Неравнодушие императрицы к хорошеньким мальчикам давно всем намозолило глаза. Эта тема часто служила предметом довольно откровенных и ядовитых пересудов среди комедиантов.

Большинство над этой слабостью царицы просто издевалось; некоторые, как Дмитревский, стыдились и скромничали.

Дмитревского-то как раз царица и выделяла больше всех. Это доставляло Ване немало огорчений и неприятных минут.

Когда Ваня играл в Царском женские роли «невинностей», царица не раз приглашала его к себе во внутренние покои. Сама, при помощи фрейлин и горничных, одевала его в изысканные наряды. Закалывала ему юбку и корсажи, иногда стоя на коленях. Делала ему прическу и убирала голову собственными драгоценностями.

Тяжелее этих минут царского внимания Ваня еще не переживал в жизни ничего. Они нашли подробное отражение в его знаменитом «Ежедневнике», который он продолжал вести с прежней аккуратностью.

Товарищи побойчее смеялись над Дмитревским:

— Ну, Ванька, быть тебе головою над всеми нами!

Видя, как Дмитревский осторожно пробирается из царских покоев на сцену, отягченный драгоценностями императрицы, бойкий Алеша Попов зло подшучивал:

— Он боится потерять свои драгоценности. Или уж потерял, Ваня?

Действительно, Ваня больше всего страшился растерять как-нибудь ненароком бриллианты императрицы, которым он обычно не знал счета; он не мог представить себе их ценности.

Никогда не испытываемое ранее чувство какой-то необычайной собственной хрупкости, как будто весь он был сделан из очень тонкого стекла, иногда владело Ваней в течение целого спектакля. Это не могло не отражаться на искренности его игры и придавало скованность его движениям.

Императрица этого не замечала и находила Дмитревского равно прелестным во всех ролях.