Шрифт:
Бросив еще раз презрительный взгляд на своих медведей, он пошел, ведя под руку Анну Монс.
В глаза ему бросился в одиночестве Мазепа.
— А, гетман! — воскликнул царь. — Ты здесь? Вот не ожидал видеть тебя!
— Верный слуга своего государя является везде, где надеется увидеть тень его, — ответил Мазепа, — а я вижу вас, ваше величество, и счастье мое беспредельно.
Мазепа склонился пред Петром на одно колено, и это произвело на молодого царя впечатление, словно бы позабылись все подозрения, словно бы и не помнил он, как Мазепа, прибыв в Москву, явился прежде всего к Софье и говорил похвальную речь князю Василию Голицыну, за что не был допущен под светлые очи царя. Однако теперь смирение малороссийского гетмана и его щеголеватая, эффектная внешность несколько расположили Петра к этому человеку.
— Ну-ну, добро, коли так! — добродушно произнес он. — Мы рады всем, кто верно служит нам. — Пойдем-ка! Садись поближе ко мне, промеж Петром Ивановичем и Францом Яковлевичем. Может, за кубком и словом каким перемолвимся. Там, я знаю, у тебя на У крайне все как в котле кипит.
Сделав милостивый жест Мазепе, царь пошел далее и тут увидел пред собой Александра Гордона, стоявшего как раз на его пути в своем шутовском наряде.
— Это что такое? — с изумлением воскликнул он. — Опять какой-нибудь новый сюрприз мне?
— Государь! — звучным голосом ответил Гордон. — Господнее солнце одинаково ласково смотрит с горней тверди и на вельмож, и на смердов, и на богачей, и на нищих, и на умных, и на дураков; позвольте и мне, в качестве последнего, воспользоваться ласкою его луча.
— Что? Что ты говоришь? Кто ты такой?
— Я — тот, кто и государям говорит правду.
— Неужели? А разве государям лгут?
— Почти всегда.
Без лжи у трона быть нельзя, Царям лгут все — враги, друзья. Не лжет лишь тот, кто все молчит, Но шут им правду говорит!—ответил стихотворным экспромтом Гордон.
— Вот как? — смеясь, воскликнул Петр. — Бояре, слышите? Это про вас тут речь идет.
— Великий государь, — выступил один из старейших бояр, — отец мой и деды правдою и честью всегда служили роду твоему. Дед мой — царство ему небесное и вечный покой! — твоего деда, Михаила Федоровича Романова, на великом соборе на царство выбирал, так пожалуй ты меня, слугу твоего верного, позволь мне тебе слово молвить!
— Что такое? — нахмурился Петр.
В это время Гордон, быстро перехватив мандолину, запел, сопровождая каждое слово песни гримасами и ужимками:
Только царь развеселился, Глядь — боярин рассердился… И он, гневом весь горя, Взоры мечет на царя. Ах, вы, бедные цари, Вешай нос или умри! Ходи эдак, а не так, От бояр свисти в кулак!Лицо выступившего старика-боярина запылало. Это был один из видных столпов посольского приказа. Он понимал по-немецки, а последнюю свою песенку Гордон, с очевидным намерением выставить москвичей в смешном виде пред царем, пропел по-русски.
— Голова моя, государь, в твоей воле, — задыхаясь, произнес старик. — Руби ее, если она тебе надобна, а сейчас дозволь мне отъехать из этого дома: негоже мне, цареву слуге, быть здесь, в столь срамном месте; негоже и слушать такие речи. Молю тебя, государь великий!
Лицо Петра потемнело: собиралась буря.
— Ваше величество, — выступил вдруг Патрик Гордон, — я не понимаю, на что мог разгневаться боярин. Ведь только что пред ним говорил дурак, а на речи дурака разве возможно гневаться, разве они стоят того? Нет, боярин, — обратился он к старику, — не нарушай нашего веселья, не уезжай! Нам будет без тебя так скучно…
— Дозволь, государь, отъехать! — глухо, но с прежней твердостью сказал старик. — Помни службу мою, не держи!
— Отъезжай, — тихо проговорил Петр, — но помни…
Боярин, перебивая его, воскликнул:
— Спасибо тебе на милости такой! Пожаловал ты нынче слугу своего превыше заслуги, а ежели голова тебе моя нужна — твоя она. Повели, сам прикажу, как топор точить…
— Отъезжай! — уже гневно выкрикнул Петр. — От греха отъезжай! Никого вас не держу здесь. Кто мне супротивник, все вон идите!
И, не обращая внимания на поклоны смелого старика, Петр пошел далее.
XL
Бок о бок
Это было уже страшновато. Замолчали московские вельможи, и, кроме смельчака-боярина, никто не решался покинуть дом Анны Монс.
Но Петр еще сдерживался. Слишком хороши были первые впечатления. И цветы, и улыбки, и ласковый свет — все это гасило в душе царя грозовые тучи. Прекрасно сервированные и совсем не по-московски накрытые столы были уже выдвинуты. Анна, извинившись пред своим высоким гостем, хлопоча по хозяйству, оставила его. Около Петра была Елена.