Черчилль был полон решимости извлечь из эпизода с Гессом наибольшую выгоду. Для этого он был готов сделать драматичное заявление в парламенте, отводя от себя критику и усиливая оптимизм. Народ, — объяснял он, — «это необыкновенное происшествие позабавит и приободрит; наверняка поступок заместителя фюрера, покинувшею в такой момент Германию и своею лидера, приведет в глубокое замешательство и оцепенение все вооруженные силы Германии, нацистскую партию и немецкий народ»49. Поэтому Черчилль продиктовал заявление объемом в шесть страниц, которое отредактировал самым тщательным образом. Если бы он произнес эту речь, то удалось бы избежать многих отрицательных длительных последствий этого дела. Но заявление осталось на бумаге. Нет особою смысла разбирать его здесь. Из текста, однако, видно, насколько далеко Черчилль был готов пойти, чтобы раскрыть правду о Гессе и истинном характере его предложений. Среди них было предложение Гесса о разделе сфер влияния. Имелось и создававшее существенный дискомфорт понимание того, что Гесса привела в Англию владевшая им мысль о том, «что в Великобритании сильное движение за мир, движение пораженцев, с которыми он мог бы вести переговоры». Черчилль далее намеревался развеять домыслы, сохранявшиеся вплоть до открытия архивов в 1992 г. В своем заявлении он писал, что Гесс считает себя исполнителем миссии, которую он сам возложил на себя — «спасти британскую нацию от уничтожения». Более того, заявление Черчилля продемонстрировало бы решимость британского правительства отвергнуть переговоры с Гессом, который назывался «сообщником и соучастником герра Гитлера во всех убийствах, предательствах и жестокостях, с помощью которых нацистский режим захватил Германию, как он теперь стремится захватить Европу». Был бы определен статус Гесса как «военного преступника, окончательная судьба которого, как и других руководителей нацистского движения, будет определена решением Союзных наций после Победы». Здесь следует подчеркнуть, что основным соображением для Черчилля было воздействие этих обличений на Германию и на США. В то же время вопрос о реакции России совершенно не учитывался. Типичным для Черчилля было и то, что единственной деталью, которую он «забыл» раскрыть, было условие Гесса об уходе в отставку правительства Черчилля до того, как начнутся переговоры50.

Ни то заявление, которое было опубликовано на Даунинг-стрит, 10, ни короткое сообщение по радио общественность не успокоили. Публику оставили в состоянии нетерпеливого ожидания дополнительных сведений. Было обещано, что «как только [Гесс] оправится от своего ранения, его заявление будет тщательно изучено». Черчилль еще более разжег воображение публики, признав, что до сих пор было невозможно «разобраться в выходке Гесса». Он ожидал, что парламент поймет, что «даже когда [объяснение] последует, было бы не в интересах общественности, чтобы я сразу же раскрыл характер дела». Негативные последствия молчания предвидел наиболее близкий советник Черчилля по делам разведки майор Десмонд Мортон: «По моему мнению, было бы очень полезно, если бы официальное заявление и пропагандистский материал были опубликованы сразу же. Чем дольше мы ждем, тем более отвратительным становится это дело»51. Однако Кадоган уже склонил Идена на свою сторону. Кадоган считал, что лучше всего будет заставить немцев теряться в догадках и вытянуть больше информации из Гесса, «притворяясь, что мы ведем с ним переговоры и не делая из него героя»52.

Краткость и сдержанность заявления подстегнули любопытство и породили теории о заговоре. Общественность, оставленная в неведении относительно сути заявления Гесса, не понимала ни характера его миссии, ни реакцию правительства на него. Кстати, Дафф Купер заблаговременно советовал Черчиллю, что, поскольку «интерес к делу Рудольфа Гесса стал столь значительным, он считает исключительно важным, чтобы информация об этом деле публиковалась бы, по мере возможности, в виде отдельных выпусков»53.

Жажда новостей была неимоверной. Рузвельт умолял Черчилля предоставить ему информацию, так как «отсюда могу Вас заверить, что полет Гесса захватил воображение американцев и интерес к нему надо сохранить подольше — будь это дни или даже недели». То же предлагал Галифакс в своих сообщениях из Вашингтона54. Замечания Рузвельта верно передают напряженность, нараставшую в Москве. 14 мая Черчилль вновь заявил о своем намерении выступить в парламенте. Форин оффис, однако, был непреклонен. Там преобладало ощущение тревоги, вызванной сходством между откровениями Гесса перед Киркпатриком и «сравнительно точным объяснением Германией причин», якобы вызвавших полет Гесса в Англию. Выдвигался тот довод, что предполагавшееся заявление «подтвердит сообщение немецкого радио». Тогда, вероятно, немецкий народ «издаст вздох облегчения» и скажет: «Так, значит, это и есть причина, по которой наш дорогой Рудольф покинул нас. Это глупо с его стороны; но он не предатель и нам не надо бояться, что он выдает наши секреты». Заявление Черчилля вступало, далее, в противоречие с намерением Форин оффис начать кампанию дезинформации, упор в которой был бы сделан на воображаемый раскол в рядах высшего нацистского руководства. Поэтому Иден вечером на встрече с Черчиллем сумел разубедить его выступать с заявлением. Было решено «сообщить очень мало информации и таким образом заставить немцев теряться в догадках относительно того, что же Гесс может делать — и говорить»55.

Иден удалился в убеждении, что он отговорил премьер-министра от его намерения. Однако министерство информации не могло устоять перед соблазном использовать по мере сил представившуюся ему возможность.

Оно продолжало давить на Черчилля, чтобы он лично сделал заявление, и из дела Гесса был бы извлечен наибольший пропагандистский эффект. Вскоре после полуночи Черчилль вызвал на Даунинг-стрит, 10 Даффа Купера, чтобы тот помог ему обойти барьеры, препятствующие выступлению с заявлением. Вдвоем они составили несколько ослабленный вариант первоначального заявления. Черчилль велел разбудить Идена и по телефону прочитал ему текст заявления. Возражения Идена были яростными; он следовал рекомендации Кадогана — заставить немцев теряться в догадках. Он «выполз из постели», составил другой вариант заявления и, тоже по телефону, продиктовал его Черчиллю. Бивербрук принял сторону Идена. Однако и Купер не уступал. Вследствие всего этого Черчилль утратил решительность; в ответ Идену он пробурчал: «Ладно, заявления не будет». «Трубка была брошена»56.

На следующее утро, за завтраком Бивербрук проводил брифинг для прессы и — не для публикации — раскрыл, что Черчилль воздержался от публичного заявления, так как «в настоящий момент он хочет, чтобы вокруг Гесса было как можно больше предположений, слухов и дискуссий». И хотя в проекте телеграммы Рузвельту содержалась рекомендация, что «желательно, чтобы пресса не романтизировала ни его [Гесса], ни его приключения», Черчилль приписал от руки: «Мы думаем, что лучше всего будет, если некоторое время пресса беспрепятственно поработает над этим и заставит немцев теряться в догадках»57. Ведущие газеты, естественно, занялись сочинением неизвестных им подробностей, особенно после того, как Гесс был переведен из Шотландии в лондонский Тауэр. В этом некоторыми был предусмотрен признак предстоящей встречи с премьер-министром. Эта новая волна слухов превосходно накладывалась на слухи и предположения, циркулировавшие с середины апреля. Как часто случалось с Черчиллем, он потерял почти весь интерес к Гессу после того, как ему не дали поступить по-своему. Кроме того, он был полностью поглощен ходом военных действий на Крите и грандиозными морскими сражениями, кульминацией которых будет гибель английского линкора «Худ» и немецкого — «Бисмарк». Единственное, что он сделал, это попытался удовлетворить любопытство Рузвельта, отправив ему точное резюме всех бесед с Гессом, проведенных до того момента58. Дипломатический корпус в целом склонялся к тому, чтобы отвергнуть идею сепаратного мира. Однако многие сохраняли убежденность, что Гесс координировал свою миссию с Гитлером. В большой мере это было результатом достойной сожаления речи Бевина, которую они были склонны считать представляющей официальную точку зрения, поскольку официального заявления так и не последовало59.

Вскоре после прибытия Гесса Киркпатрик высказал следующее предложение: «В связи с условием, что Германия не может вести переговоры с нынешним правительством, можно было бы внушить Гессу мысль, что есть шанс устранить нынешнюю администрацию. Если устроить ему встречу с членом консервативной партии, который мог бы произвести на него впечатление, что его соблазняет идея избавиться от нынешнего правительства, тогда, может быть, Гесс раскроется»60. За эту идею ухватились, когда увидели, что Гесс впал в депрессию, как только осознал провал своего плана. Он постоянно выражал тревогу из-за того, что «оказался в лапах клики Сикрет сервис» и что с ним обращаются, как с обычным военнопленным. Переписка Кадогана с Черчиллем доказывает без тени сомнения, что Гесс не привез с собой никаких планов из гитлеровской рейхсканцелярии. Одной из задач, поставленных перед Саймоном, было «получить информацию по вопросу о том, был ли Гесс послан в Англию Гитлером для осуществления какого-либо плана мирного наступления»61.

26 мая Иден попросил Саймона провести беседу с Гессом. Саймон должен был признаться Гессу, что английскому правительству известно о беседе, но в то же время намекнуть, что у него натянутые отношения с Черчиллем и Иденом. Применявшиеся тактические уловки не предполагали настоящих переговоров. Основа для беседы была четко определена Саймоном, который настаивал на том, что это будет «частью разведывательной» работы, с ясной и ограниченной целью — предоставить Гессу «благоприятную возможность свободно говорить о своей «миссии» и выяснить по ходу того, как он отводит душу, собирается ли он сообщить какую-либо полезную информацию о стратегии и намерениях противника». Как и Гамильтон, Саймон был исключительно чувствителен к новым намекам на свои прошлые связи со сторонниками умиротворения и поэтому попросил гарантий того, что «ни при каких обстоятельствах об этой беседе не станет известно»62.