На крыльце Юра показывал Вере луну. Луна висела над крышей клуба, как дорожный знак «Проезд запрещен». Юра уже держал Веру за руку, это я заметил краем глаза. Темпы довольно большие, но не безумные. В пределах нормы.

— Мы идем за водой, — объявила им Тата. Чтобы они не подумали, не дай бог, чего-нибудь другого.

— Угу, — промычал амбал Юра. В лучах луны его копна волос светилась электрическим светом.

Позвякивая ведром, мы пошли по улице. Поселок досматривал первую серию сна. Собаки подбегали к заборам, мимо которых мы шли, и оттуда лаяли изо всех сил. Потому что были в безопасности.

Давно я не гулял с девушками при луне. Да еще с ведром. Сразу нахлынули какие-то романтические мысли. Я искоса взглянул на Тату. Она делала вид, что у нее этих мыслей нет.

— Вот за этим забором колодец, — сказала Тата.

Я нашел калитку и убедился, что на ней имеется табличка относительно злой собаки. Света луны для этой цели хватало. Повернуть назад значило навсегда потерять престиж руководителя и мужчины вообще. Я подумал, что если от собаки отбиваться ведром, проснется вся деревня. Больше я ничего не подумал. Просунул руку сквозь калитку и приподнял крючок.

Как только мы вошли во двор и калитка за нами закрылась, злая собака нехотя появилась из будки. Она потянулась и посмотрела на меня с удивлением. Она, по-видимому, решила, что я не умею читать. Собаке очень хотелось спать, но нужно было оправдывать табличку на калитке.

— Р-р-р… — лениво начала собака.

— Послушай, — сказал я рассудительно, — мы тебя не видели, и ты нас не видела. Договорились?

— Р-р-р… — продолжала собака.

— Ну чего ты рычишь, как мотоцикл?

Вопрос застал собаку врасплох. Она изумленно приподняла брови. Так мне показалось. И на минуту смешалась.

— Спи, — сказал я. — Не теряй времени даром.

Собака, видимо, подумала, что над нею издеваются. А у меня и в мыслях не было. Обиженно тявкнув, она устремилась к моей ноге. Я успел повернуть ведро внутренностью к собаке и попытался надеть ей на морду. Собака уворачивалась. Произошла небольшая коррида.

— Ну не надо, Шарик, не надо, — сказала Тата. — Это свой.

Она подошла к Шарику и потрепала его между ушей. Шарик посмотрел на меня с презрением и заполз в будку. Я нацепил ведро на крючок и бросил в колодец. Ручка ворота закрутилась, как пропеллер. Крючок вернулся без ведра.

— Утопло, — сказал я.

— Утонуло, — поправила Тата. — Пошли дурака Богу молиться!..

Все! Никакой дистанции между нами уже не было. Меня разжаловали в рядовые. Я даже немного обрадовался, потому что теперь было проще.

— Самой, между прочим, нужно мозгами шевелить, — сказал я. — Знакома ведь с этой системой.

— Знакома, — согласилась Тата. — Это уже второе ведро. Первое было днем.

— К концу нашей работы заполним весь колодец, — сказал я.

— Нужно достать кошку, — сказала Тата.

— Тебе собаки мало?

— Крючок такой. Кошка называется, — сказала Тата. — Чтобы ведра доставать.

— Хорошая погода, — сказал я, пытаясь сменить тему разговора.

— А можно багром.

— Воздух-то какой! — сказал я.

— Я хочу спать! — вдруг капризно заявила Тата.

Мы вышли со двора, но пошли почему-то не в ту сторону. Улица скоро кончилась, и мы пошли по траве. Трава была теплая. Тихо было вокруг. Где-то далеко блестело озеро. Посреди поля росло толстое дерево. Ветки у него начинались почти от земли. Мы влезли на дерево и устроились наверху, как птички.

— И что? — спросила Тата. Она находилась веткой ниже.

— Тихо! — сказал я. И начал читать такие стихи: «Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит…»

— Лермонтов! — объявила Тата. — В школе проходили.

Я посмотрел на нее со сдерживаемой ненавистью. Раз в школе проходили, значит, уже и не волнует?

— «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» — упрямо продолжал я.

— Ты что, охмурить меня хочешь? — спросила Тата деловито.

— Дура! — пропел я с верхней ветки. — Продукт эпохи.

— Как-как? — заинтересовалась Тата. Видимо, так ее еще не называли. Я имею в виду — «продукт эпохи».

— Дитя века, — пояснил я, — бесчувственное дитя века.

— Старый чемодан, — сказала Тата и спрыгнула с дерева. — Чао!

И она исчезла в темноте. Господи, что за походка! В каждом движении было столько презрения и чувства интеллектуального превосходства, что мне стало страшно за себя. Когда она ушла, я прочитал стихотворение до конца. Это чтобы успокоиться.