Кивает Клавочка милая. На стройке тоже ведь несладко раствор таскать с кирпичами, а потом на танцы тащиться, где тебя лапают хулиганы и ножом грозят, если в кусты отойти на пару минут не желаешь. Общага же – это тюрьма бесплодная.

Расцвела Клавочка, дождалась-таки своего часа и нехудшего в мире мужика, несмотря на его беспокойство насчет справедливости. Расцвела.

Но что же оказывается, граждане судьи, через каких-нибудь десять минут?… В подробности тут вдаваться не буду. Горько очень… Перестал я быть мужиком… Глаза закрываю, зубами от ярости скрежещу, если б не Клавочка – выкинулся бы с шестого этажа, как Сошкин недавно…

Верно, Клава?… Ты не плачь, вытри слезы, мы еще поживем с тобой, если, конечно, они меня тут не расстреляют окончательно. Поживем на славу!

– Залечили они тебя, Федотыч, паразиты. Но ты не бой ся… я теперь твоя жена, и не убивайся, что так сегодня все печально происходит… медовый наш месяц так и так давно уж прошел, второй год роман небось крутим, три аборта имели.

А я задыхаюсь от ненависти прямо, дрожу весь, вышло из меня враз все равнодушие, которым набили меня в дурдоме.

– Полежи, затихни, Федотыч, вылечу я тебя лаской и присказкой, выпарим химию и повеселимся, как законные супруги, а не приблудные кошки в проклятой общаге. По спи, родимый…

Притих я, задремал, не все еще потеряно, думаю, Федо-тыч, не боись.

Но, думаете, дали гады поспать человеку спокойно и нервы привести в порядок? Ни за что. Дежурная всю дверь растрясла.

– Выходи в Новый год на улицу, свинья блудливая! Я и ушел домой, к матери.

Что вы на это скажете, граждане судьи, и почему мне отказано было следователем Фирсовым в проведении экспертизы на предмет выяснения роли дурдома в деле вытравливания из меня насильственной химией мужских способностей и фашизма сестер Семеновых над личностью человека?

Я требую переследствия по своему делу и согласен после него хоть на расстрел…

Расписались мы с Клавой, несмотря на такое грустное мое положение. Лечусь. Травки разные попиваю, трусцой бегаю, душ принимаю в физиотерапии с какими-то уколами, но все попусту: не пробуждается во мне не то что былая ярая сила, а обыкновенные супружеские обязанности.

Год целый держался, не пил, а тут нарушил слово, данное Клаве, и запил от обиды и нежелания существовать на белом свете…

И под самый новый следующий год возвращаюсь я в тоске на свою базу. И вдруг впереди эти две гадюки идут, сестры Семеновы.

Я ведь в армии танкистом был на «тридцать четверке». Честно говоря, даже подумать как следует не успел. Кровь в голову вдарила. Вот поравнялся с гадюками. Делаю поворот на месте и прижимаю обеих к забору. С точки зрения танковождения – отлично провел маневр, как в Праге, где довелось мне защищать наши ошибочные интересы.

– Ну, – говорю, – гадины, признавайтесь, чем вы меня накормили в дурдоме, что я как мужик неисправен, не то кишки выпущу…

А старшая Семенова уже завалилась на бампер и хрипит. Другая же испугалась и названия каких-то лекарств мне разъясняет, спасти шкуру хочет…

Ну, тут дошло до меня, что убил я Семенову и что теперь прощай вообще вся моя жизнь и несчастная жена Клава. Помрачился я от этого, трактор заглушил – чего ему за меня отдуваться – и убежал. Даже как арестовали, не помню…

Вот – все мое дело, по правде и без лукавства.

В судебном заседании прокурор то и дело рот мне затыкал и в свою колею заворачивал. Теперь же я расставил обстоятельства по своим местам, и вы можете удаляться решать мою судьбу…

Ты же, Клава, не горюй. В тюрьме я опять по тебе как по жене затосковал. Перетрясло меня на следствии, и все на свои места встало. И если не пойду под расстрел, жду тебя на свиданке. Смирись с судьбою и нелепой жизнью, время еще есть. А Ракова с Михеевым все одно кто-нибудь прихлопнет. Больно много народа от них пострадало ни за что ни про что… Веселись, Клавочка, где наша не пропадала?… И матери на могиле крест справь завидный, чтоб век простоял.

Жду я теперь тебя на тюремное свидание… прости, родная…

…Фалин, используя служебное положение, похищал с за-водобазы «Азербайджанвино» коньяк и перепродавал его частным лицам по демпинговым ценам…

Граждане судьи, предварительное тюремное заключение, то есть тюремная жизнь, тюремные прогулки, тюремный досуг, тюремная пища и так называемые оправки пошли мне как личности с широким кругозором и интересом к прогрессу XX века исключительно на пользу. Большое спасибо органам внутренних дел, где отчасти командует зять покойного товарища Брежнева, за отлично разработанный режим дня и суровую, скромную атмосферу камеры, в которой лучше, чем в гостинице «Москва», оглядываешь пройденный путь и ужасаешься его полной разбитости, а также царству непроезжих колдобин.

Перебрал я там по косточкам как свои отрицательные поступки, так и положительные нюансы легкомысленного поведения. Навел, как говорится, цыганский баланс существованья. Подбил бабки. Щелкнул бухгалтерскими счетами, которые презирал всю жизнь в силу размаха душевных и физических сил.

Жесточайшим образом судил сам себя за принципиально бессердечное отношение к временным усладам сердца – Галине Ж., Элле А., Тамаре Б. и к некоторым другим, чьи фамилии не стоят того, чтобы вносить их навек в бессмертные протоколы нашего с вами интимного судебного заседания.