Глаза наших женщин излучали яркий свет, то и дело какая-нибудь из них тайком срывала цветочек на память для своих детей; они не щебетали, а только шептались между собой, вздыхая: «Если бы тут был наш отец… если бы все это могли видеть дети…»

Когда мы возвращались в Тбилиси, на сердце у нас был праздник. Женщины на радостях пели одну за другой песни — чешские, моравские, словацкие. Мужчины разговорились. Каждый считал, что именно он увидел в Гори решительно все.

Но мог ли я думать, что в этот день мне предстоит еще и неожиданная встреча?

Едем мы этак с час, и тут нас стал обгонять грузовой автомобиль, по-русски грузовик. Известно, какой народ шоферы: как только грузовик обогнал нас, водитель нашего автобуса выругался, стиснул зубы, прибавил газу, и метр за метром стал догонять невежу, который позволил себе пылить нам в глаза. И не успели мы оглянуться, как шофер грузовика, в свою очередь, начал отвоевывать право быть впереди нас.

Я сидел у окошечка позади шофера, и мне вздумалось посмотреть на упрямца, вообразившего, что мы должны ехать сзади.

И вдруг я увидел за стеклом черноволосую голову юноши — того, с кем четыре года назад мне так грустно было расставаться.

Я испугался: не привиделось ли мне это? Не померещилось ли от жары?..

Но нет! Это был Гога! Живой, настоящий Гога!

Я вскочил с сиденья как ужаленный, но грузовик опять был впереди нас, и я напрасно махал и стучал рукой в стекло. Сердце у меня забилось, дыханье сперло. Я бросился к водителю и на ломаном русском языке стал умолять ехать скорей, чтобы догнать грузовик, потому что в нем находится мой старый друг!

Упустить Гогу, чтобы, вероятно, никогда в жизни уже не встретиться! Я упрекал бы себя до самой смерти, что упустил такой случай.

— Что? Друг? Какой друг? — недоверчиво посмотрел на меня шофер.

— Советская Армия! — кричу я ему в ухо, боясь, что он не поймет. — Он Прагу освободил, понимаешь?!

— Знаю, знаю, — улыбнулся мне шофер, пригнулся к баранке, как хищник, готовый к прыжку, дал полный газ и на коротком прямом отрезке дороги между двумя поворотами мы стрелой пролетели мимо грузовика. Тут я наполовину высунулся из окна:

— Гога! Гога!

И вот мы держим друг друга в объятиях!

Целуемся, как братья, заглядываем друг другу в глаза, не можем насмотреться. Я растроган, и глаза мои слегка затуманились, а Гога смеется озорными черными глазищами:

— Ну, ничего, Иосиф! Я же сказал тебе, что мы увидимся в «Красной Тортизе»!

Наши только глаза таращат. Гога одним махом хватает меня, как ястреб хватает цыпленка из стаи, и увлекает к своему грузовику. В эту минуту я, как мальчишка, совсем одурел от радости. Забыв о нашем маршруте, обо всем вокруг, я думал лишь о «Красной Тортизе». Но нашего переводчика не так-то легко было сбить с толку. И надо сказать, что я в жизни, пожалуй, не слышал такого сочного и бурного спора, какой завязался, когда Гога убеждал нашего товарища-переводчика, что «Красная Тортиза»: — это самое замечательное место на Кавказе и чехословаки должны там побывать во что бы то ни стало!

После того как Гога настоял на своем и было решено, что мы заглянем на часок-другой в «Красную Тортизу», он все еще хмурился и не верил: он был готов привязать автобус проволочным тросом к своему грузовику, чтобы нам не вздумалось отстать где-нибудь но дороге…

Мы сворачиваем с шоссе и едем по широкому мелкому броду через речку, где маленькие рыбки в зеленоватой воде поблескивают, как серебряные сабельки; потом попадаем на травянистую дорогу, которая ведет через виноградники прямо вверх, к снежным шапкам юр, и вдруг в зеленом руне деревьев видим белеющую деревню. Стадо щетинистых свиней с длинными рылами визжит и хрюкает в знак приветствия, гогочут гуси точно так же, как у нас дома, когда мы возвращаемся с поля… Моя «Тортиза», моя мечта — перед нами!

Колени у меня слегка тряслись, когда я ступил на зеленую деревенскую площадь. Эго от радости, а отчасти и от боязни, что нас плохо примут, если мы неожиданно нагрянем к колхозникам во время работы. Найдут ли они для нас свободную минуту?..

Но не успел я обо всем этом подумать, как на громкий крик Гоги из дома правления колхоза выбежал высокий человек с черными усами, в широченных подвернутых штанах и в белой вышитой рубашке. Он бросился ко мне и крепко поцеловал два раза, уколов усами. Это был отец Гоги. Его зовут Ираклий Чачвадзе, он председатель колхоза «Красная Тортиза». Ираклий — это, говорят, то же самое, что по-нашему Геркулес, и председатель, видать, стоил своего имени. Обнимая меня, он чуть не поломал мне все ребра.

— О вас, Иосиф Иосифович, я уже давно знаю, — говорит он. — Гога мне все рассказал… Ну, спасибо вам, спасибо, что вы его, как сына, принимали…

Я хочу сказать в ответ, что мы бы должны его благодарить за то, что послал к нам такого сына-героя. Мы всем советским людям обязаны. Но слова вдруг прилипают у меня к языку, я могу выжать из себя только «хорошо» и «спасибо». И так, ни слова не говоря, что-то только бормоча про себя, мы обнимаемся, похлопываем друг друга… И мне вдруг начинает казаться, что мы старые-престарые друзья, которые долго не могли дождаться встречи.