– А что, стены Константинополя действительно так обветшали, как об этом говорит, благородный Тьерри?

– Не уверен, – отозвался на вопрос Робера Филипп.

Зато графа Фландрского горячо поддержал барон Гуго де Лузиньян, громогласно заявивший, что гарнизон Константинополя насчитывает не более десяти тысяч человек, скверно обученных и плохо вооруженных. По лицу короля Людовика скользнула злорадная усмешка, похоже, он уже предвкушал свое торжество не только над императором Мануилом, но и над упрямой Элеонорой. Епископ Нуайонский с сокрушением в голосе объявил, что по имеющимся у него сведениям император Византии заключил союз с иконийским султаном, заклятым врагом христианского мира. Правда, хитрый прелат тут же оговорился, что эти сведения могут быть ошибочными. Зато барон Ангерран де Куси в виновности Мануила нисколько не сомневался и напомнил благородным французским мужам о войне, которую басилевс вел против христиан Антиохии и без того страдающих от мусульманских набегов.

– Кстати, об Антиохии, – спохватился король Людовик, – быть может, нам стоит выслушать мнение шевалье де Руси, который осведомлен о делах Востока гораздо лучше нас.

Предложение короля было встречено гулом одобрения почтенного собрания. Многие, видимо, полагали, что антиохийский рыцарь подольет масла в огонь разгорающегося гнева против коварных византийцев. И поначалу так оно и вышло. Благородный Филипп подтвердил, что состояние константинопольских стен действительно оставляет желать много лучшего. Однако он усомнился в слабости византийского гарнизона. По его мнению, прониары Мануила были хорошо обучены и вполне способны были отразить любой штурм.

– Кроме того, басилевс Мануил не так уж одинок, как это многим кажется, – печально вздохнул шевалье. – В Константинополе много говорят о скифском войске, уже вступившим в пределы Фракии. Так это или не так – судить не берусь. Однако царя скифов я видел собственными глазами и даже имел честь беседовать с ним в приватной обстановке.

– Царь скифов был настолько любезен, что прислал благородной Элеоноре диадему, усыпанную драгоценными камнями, – дополнил Филиппа нетерпеливый Робер. – Цена этой диадеме десять тысяч марок, по меньшей мере. Как вы думаете, благородные господа, человек, делающий подобные подарки, способен собрать огромное войско или нет?

Графа Першского до сего дня никто из вождей похода всерьез не принимал, отчасти по причине возраста, но большей частью из-за легкомысленного нрава и склонности к распутству. Вот и сейчас от него несло ни конским потом и кожаной сбруей, а восточными благовониями, которыми ни один благочестивый человек не станет ублажать собственную кожу. Если так пойдет и дальше, то скоро невозможно будет отличить благородного шевалье от прекрасной дамы. Во всяком случае, по запаху. Однако в данном случае Робер попал в самую точку. Если сведения, полученные от Филиппа верны, то осада Константинополя может обернуться для крестоносцев тягчайшим поражением в самом начале их пути к Святым местам.

– Король Конрад принял все условия Мануила, – напомнил баронам епископ Нуайонский, – а ведь алеманам не откажешь ни в храбрости, ни в умении сражаться.

– Не верю я в этих скифов! – вскричал неистовый Годфруа де Лангр. – Им просто неоткуда взяться.

– Ты хочешь сказать, епископ, что твердь заканчивается сразу же за пределами Византии? – полюбопытствовал Робер. – А я слышал, что и там живут люди, хотя и с собачьими головами.

– Мы не можем рисковать, – заметил осторожный Анри Блуасский, благоухавший, к слову, не менее графа Першского. – Я бы выслал дозорных к границам Фракии.

– Разумно, – поддакнул благородному Анри епископ Нуайонский. – А пока следует вступить в переговоры с басилевсом, во избежание кровавых стычек и прочих недоразумений. Возможно, Филипп де Руси поможет нам в переговорах с Мануилом?

– Всегда готов служить королю Франции, – склонился в поклоне шевалье.

– Хорошо, – мрачно изрек Людовик, глядя поверх голов свих баронов. – Попробуем договориться.

Расторопные византийцы появились в Фелопанийских садах уже утром следующего дня. Возглавлял посольство протовестиарий Иосиф Дука, человек отменно любезный и красноречивый. Молодостью сиятельный Иосиф не блистал, красотой лица тоже, зато сумел заслужить щедрыми дарами расположение не только прекрасных дам, но и благородных шевалье. Особенно повезло Роберу Першскому, близко сошедшемуся с сыном сиятельного Иосифа комитом Иоаном. На брата короля, можно сказать, пролился дождь из золотых и серебряных монет. Пока Людовик Французский удивлял византийских гостей своей чопорностью и неприступностью, благородный Робер выхлопотал у любезного Иосифа для шевалье своей свиты право на посещение Константинополя и, более того, успел там побывать, повергнув старшего брата в растерянность и гнев. Робер, правда, не был принят императором, зато успел завести массу знакомств, в том числе и предосудительных.

– Что ты имеешь в виду? – недовольно глянул Людовик на епископа Лангрского, сокрушенно качающего головой.

– Благородные шевалье посетили срамные заведения, чем не только свою честь запятнали, но и бросили тень на всех воинов Христа.

Людовику ничего другого не оставалось, как только плечами пожать. Константинопольские шлюхи, надо полагать, ничем не хуже французских прачек, тянувшихся за армией своего короля, дабы оказывать услуги его вассалам не только по части стирки и шитья. Хуже было то, что пример Робера оказался заразительным не только для благородных мужей, но и для дам. Королева Элеонора уже намекнула Людовику, что готова принять любезное приглашение Мануила, но считает более приличным появиться в чужом дворце в сопровождении короля. В конце концов, Людовик, отправляясь в поход, обещал показать своей жене величайший город Ойкумены, так почему же он сейчас медлит у распахнутых настежь ворот.

– Есть вести из Фракии? – спросил король у графа Фландрского, уныло сидевшего на сундуке с пожитками в углу королевского шатра.

– У Андрионаполя замечены передвижения войск, – встрепенулся благородный Тьерри. – Наши дозорные вынуждены были покинуть окрестности города, дабы избежать ненужных столкновений.

– Позови Робера, – приказал Людовик камердинеру.

Изменения в облике графа Першского оказались столь разительными, что король не сразу узнал своего младшего брата. Робер щеголял в пелиссоне из парчи, отороченным мехом удивительной густоты. Из того же меха была сшита шапка, украшающая беспутную голову молодого графа.