Вот, скажем, ты не знаешь, как относиться к тому или иному. Вдруг посмотрел картину. А там об этом идет речь. Это тебя подвигает. Ты вдруг начинаешь не любить это или, наоборот, сожалеть, сочувствовать этому человеку, к которому еще не было точного отношения. Я думаю, что сцена сильно воздействует на людей. Сцена и экран. Но никак не телевидение. Они хотят воздействовать, но для этого им надо сильно-сильно поработать. Одними многосерийными картинами не отделаешься, хотя это хорошее начинание. Но когда слишком — это плохо.

Правда, я сам недавно снялся в пятисерийной картине. Но я надеюсь, что она будет резко отличаться от тех многосерийных фильмов, которые мы с вами часто видим. Мне кажется, что это интересная картина. Хотя и детектив, но литература настоящая. Там две психологии сталкиваются. Это любопытно. Когда смотришь — оторваться нельзя. Я уже видел материал. Есть драматургия, есть столкновение, есть ради чего вести разговор. А в общем, если честно говорить, мало таких передач, которые могут каким-то образом на вас повлиять. Но все потихонечку меняется. Надеюсь, будет лучше и в этом смысле. Опять я к телевидению чего-то свернул. И так у меня там полно недругов…

Я начал писать стихи довольно давно, еще будучи пацаном. Вдруг я услышал, как поет Булат Окуджава. Мне показалось, что воздействие от стихов моих усилится, если я буду исполнять их под гитару. Начинал я петь под рояль, под аккордеон. Когда я был мальчишкой, родители из-под палки заставляли меня заниматься музыкальной грамотой, поэтому я немного обучен ей. А потом я все-таки пришел к гитаре, к этому бесхитростному инструменту, которым владеют многие люди. Всех людей, которые играют на гитаре, я призываю к тому, чтобы они никогда никому не подражали. Теперь нашлось много людей, которые стали замечательно исполнять и записывать на магнитофон песни и под Булата Окуджаву, и под меня… Я даже слышал одного человека, который взял себе фамилию Булата, то есть называется он Жорж Окуджава, а поет моим голосом. Я даже, когда услышал один раз в записи, сам перепутал. Разобрался только потому, что я сам все-таки пишу свои тексты и знаю, что мое, а что — чужое.

А от подделок просто волосы дыбом встают. Вы тоже сможете легко отличить подделки от моих песен. Я никогда не пою похабных слов. А тут всякие Северные появились какие-то…

Подделки делают под старинные записи. Нарочно. Чтобы потом продавать и с этого стричь купоны.

Дайте воды, пожалуйста! Ваше здоровье!..

Вот вы шутите, а я из-за этого жеста пострадал очень. Однажды в Ереване какой-то человек рвался на мой концерт, чуть ли не стоял на коленях, чтобы его пропустили с заднего хода. Я подумал: «Надо же! Какой поклонник! Таких не бывает просто!»

Говорю: «Ну пустите его, пожалуйста, я вас умоляю».

Наконец какой-то человек сказал: «Ладно, хорошо, проходи…»

Он пришел, взял какой-то лист бумаги и начал писать. Я думал, что он записывает, что я сегодня пою. Для них это было в диковинку.

А оказывается, он писал обо всем, что я делаю. И написал: «Во время выступления пил коньяк!»

А мне дали чай. Нормальный, обычный чай. И я сделал такой жест, как будто я пью коньяк, чтобы вызвать смех у людей. Если сейчас в зале есть такой человек, то он может написать, что я пил водку.

Я пел везде: пел в квартирах ночью с водкой и без водки, пел в ангарах, пел на летном поле, во время, когда боевые машины снижались среди черных, как жуки, механиков. Мы только отходили, чтобы слышны были слова. Пел в автобусах, пел в поле, пел на гигантских стадионах и в малюсеньких-малюсеньких помещениях в других странах. В какой-то маленькой комнатке во Франции я пел, и французы удивлялись: а что же он так, собственно, нервничает и кричит? Когда им переводили, они оставались в недоумении все равно, потому что для них песня — это такой жанр, в котором не надо трогать проблем. У них по существу нет поэзии. Россия — единственная страна, где поэзия не то что на высочайшем уровне — это само собой, — у нас величайшая, лучшая в мире поэзия. Это не только из-за того, что наши поэты были хорошими стихотворцами, писали прекрасные стихи, а из-за того, что они себя достойно вели в жизни. И по отношению к властям, и по отношению к друзьям, и по отношению друг к другу, и по отношению к своему творчеству. Из-за этого поэзия всегда была во главе нашей литературы. Хотя и вся наша литература великая, величайшая в мире.

До сих пор — повесьте маленький листочек, вырванный из школьной тетради, напишите на нем четыре фамилии — да даже одну из четырех: «Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава», — повесьте где-нибудь в стороне, и через два дня будет заполнен стадион. Не достанете билета.

Почему это так? Именно из-за того, что люди тянутся не только к стихам. У нас много поэтов, которые пишут прекрасные стихи. Семь тысяч членов Союза писателей. А вот сейчас если я любого спрошу, вы назовете не больше тридцати. Может быть, кто-то назовет пятьдесят, ну уж никак не сто. А их семь тысяч. Все печатались, у всех есть книги…

Я говорю о поэзии в большом смысле этого слова, о поэтах с большой буквы. У нас есть такие поэты, и поэтому люди тянутся к поэзии.

А во Франции считают, что песня не должна заниматься проблемами. Вот поэты — это другое. У них есть свои поэты, ну, Аполлинер — это классика. Песню они считают развлекательным жанром, хотя добились в ней больших успехов. И любят больше всего настоящих поэтов: Брассанса, Лео Ферре, Максима Ле Форестье — людей, которые пишут стихи и исполняют их под музыку, а не тех, которые делают развлекательные песни.