Шрифт:
Таким образом, светские салоны настойчиво и незаметно утверждали как норму человеческих отношений ту толерантность, без которой невозможно существование цивилизованного общества.
Выходит, что такое, кажется, эгоистичное и бесполезное стремление, как стремление получать удовольствие, может оборачиваться немалой общественной пользой.
Однако для того, чтобы салон был настоящим салоном, недостаточно было пригласить даже самых интересных и прекрасно воспитанных людей. Им нужно было создать условия для непринужденного и оживленного общения. Настоящий салон был подобен английскому саду: в нем царил тот своеобразный беспорядок, который создается лишь рукой мастера. Существовали некоторые общеизвестные правила, например: не расставлять мебель строго симметрично; дать гостям возможность прогуливаться по комнате, выбирая для себя собеседников; держать в гостиной изящные безделушки, которые гости могли бы вертеть в руках и разглядывать по ходу беседы, и т. п. Однако все эти нехитрые приемы сами по себе не могли, конечно, обеспечить салону успех; решающая роль принадлежала здесь хозяйке салона.
Первые салоны, появившиеся во Франции в конце XVI — нач. XVII вв., представляли собой избранный круг людей, собирающийся вокруг «царицы салона», — женщины, замечательной своей красотой, умом, образованностью. В России первой половины XIX в. были свои знаменитые хозяйки салонов: З. Н. Волконская, А. О. Смирнова-Россет, Е. М. Хитрово, Д. Ф. Фикельмон, А. П. Елагина. Эти светские женщины по праву оставили в истории свои имена. Существовали, впрочем, и такие салоны, душой которых был хозяин дома: А. Н. Оленин, В. Ф. Одоевский, М. Ю. Вильегорский, В. А. Соллогуб.
Судя по воспоминаниям современников, одной из самых искусных хозяек салона была дочь Н. М. Карамзина, Софья Николаевна.
«Перед началом вечера Софи, как опытный генерал на поле сражения и как ученый стратег, располагала большие красные кресла, а между ними легкие соломенные стулья, создавая уютные группы для собеседников; она умела устроить так, что каждый из гостей совершенно естественно и как бы случайно оказывался в той группе или рядом с тем соседом или соседкой, которые лучше всего к ним подходили. У ней в этом отношении был совершенно организаторский гений. Я как сейчас вижу, как она, подобно усердной пчелке, порхает от одной группы гостей к другой, соединяя одних, разъединяя других, подхватывая остроумное слово, анекдот, отмечая хорошенький туалет, организуя партию в карты для стариков, geux d’esprit для молодежи, вступая в разговор с какой-нибудь одинокой мамашей, поощряя застенчивую и скромную дебютантку, одним словом, доводя умение обходиться в обществе до степени искусства и почти добродетели», — вспоминала А. Ф. Тютчева.
Хотя в идеале салонное времяпрепровождение, как и светская жизнь в целом, не имели никакой другой цели, кроме стремления получить удовольствие, это не означало, конечно, что светские люди не имели и вполне прагматичных интересов. Именно в салонах плелись интриги, завязывались знакомства, обеспечивающие выгодные браки или удачные карьеры (об этом много написано, в частности, в романах Бальзака). Для России, однако, все это было менее характерно, нежели для Франции. Причина, разумеется, не в моральном превосходстве русского общества, а в иной социально-исторической ситуации. Во Франции уже в 1830-е гг. светское общество открыто для молодой буржуазной элиты; смешиваясь с ней, старая аристократия вовлекается в бурное становление нового общества. Светские салоны, жертвуя аристократическим равнодушием к практической стороне жизни, адаптировались к изменившимся условиям и тем самым обретали социальную устойчивость.
Буржуазия, в свою очередь, не отказываясь от откровенно утилитарных жизненных целей, вынуждена была считаться с культурными ценностями старой элиты.
В российских салонах также постепенно объединялись люди разных сословий. У В. Ф. Одоевского, Е. А. Карамзиной, А. П. Елагиной, В. А. Соллогуба радушно принимали разночинных литераторов и чиновников, музыкантов и профессоров. Но при всей важности этих культурных контактов они носили характер по преимуществу личных человеческих связей и, как показало будущее, не имели исторической перспективы. Уже во второй половине XIX в. светский салон в России утрачивает положение центра культурной жизни, оттесняясь в сферу приватного, семейного быта. Вина и ответственность за такое развитие событий традиционно возлагалась на сами салоны; не только идеологически враждебные критики, но и столь сочувствующий мемуарист, как К. Д. Кавелин, писал:
«Образованные кружки представляли у нас тогда, посреди русского народа, оазисы, в которых сосредоточивались лучшие умственные и культурные силы, искусственные центры, со своей особой атмосферой, в которой вырабатывались изящные, глубоко просвещенные и нравственные личности. <…> Но эти во всех отношениях замечательные люди вращались только между собою и оставались без всякого непосредственного действия и влияния на все то, что находилось вне их тесного немногочисленного кружка. <…> Эти изящные, развитые, просвещенные, гуманные люди жили полной жизнью в своих кружках, не внося своим существованием ничего в наш тогдашний печальный, полудикий быт».
Далее Кавелин горько упрекает этих людей за то, что они не пытались облагородить купечество и не обучали грамоте мужиков… Вряд ли, однако, подобная деятельность могла бы существенно повлиять на ход российской истории.
Россия и Франция существовали в разных, если можно так выразиться, часовых поясах исторического времени. Французское третье сословие являлось победившим сословием; у него уже были и власть, и деньги. Ему не хватало только культуры, шарма, шика — всего того, чем блистали и дразнили обитатели Сен-Жерменского предместья, и оно жадно стремилось все это перенять. Настойчивое, часто неуклюжее и смешное стремление буржуазии подражать большому свету объяснялось ее неутоленным тщеславием и снобизмом, но в результате она весьма успешно осваивала навыки светского общения и утонченные манеры аристократов.
Российские разночинцы чувствовали себя социальными изгоями, они мечтали не завоевать высокое положение в обществе, а изменить самые основы этого общества.
Соответственно, в моде было не подражание большому свету, а крайне негативное, порой агрессивное отношение к нему. Так снобизм французских буржуа оказался в культурном отношении куда более плодотворным, чем идеализм и бескомпромиссность российских демократов.