Однако Рида снова начинает охватывать беспокойство. Казалось, что для него больше возможностей в одной из тех стран, которые с радостью принимали его в первый раз. Ближе к концу 1964 года Рид оставляет Мексику и отправляется на поиски жилья в Буэнос-Айрес. Семья Рид перебирается в Аргентину.

Этот день в Буэнос-Айресе был жарким и очень долгим для Рида. Он глубоко вдыхал врывавшийся в открытое окошко машины теплый ночной воздух по дороге, ведущей из города в сторону фешенебельного предместья, где они жили с Патрицией. Дин был приятно удивлен, увидев, что жена еще не легла и дожидалась его. Она протянула ему бокал вина, и, устроившись напротив большого камина в гостиной, супруги повели неторопливый разговор. Патриция приютилась рядом с мужем, рука Рида скользнула под ее блузку, и он нежно ласкал теплую упругую грудь, пока что-то рассказывал. Патриция откликнулась на ласку, повинуясь власти его поцелуя. Супруги целовались долго и страстно. Теперь Рид уже был полностью охвачен желанием. Он повернулся и поднялся так быстро и аккуратно, что его рука все еще поддерживала голову жены, когда он наклонился, чтобы поднять ее. Осторожно взяв Патрицию на руки, Рид понес ее наверх по лестнице в спальню. Патриция, отзываясь на каждое его движение, шепотом велела ему открыть дверь в гостевую комнату. Войдя, Рид обнаружил, что в этой комнате немного прохладнее, чем в других, и что здесь его любимая подготовила любовное гнездышко: курительница наполняла комнату ароматами, красный атлас струился по кровати, и по всей комнате мерцали во множестве свечи. Патрисия украсила комнату, чтобы возбудить желание в муже, хотя для него, держащего на руках такую красоту, эта работа была излишней. Рид опустил возлюбленную на атласные простыни. Стянув с себя одежду и оставшись лишь в обтягивающих плавках, он минутку попозировал, позволив жене насладиться видом его крепкого, мускулистого тела. Затем прыгнул на кровать и чуть было не съехал на пол, порушив тем самым волнующий интимный момент, так как оба принялись хохотать над его восторженностью. Дабы вернуть утраченный настрой, Рид просунул руку под голову Патриции и притянул ее губы к своим…

ЩЕЛК. ЩЕЛК. ЩЕЛК.

Дом наполнился грохотом, в котором отчетливо различались оружейные выстрелы и звук разбившегося оконного стекла. Супруги скатились с кровати на пол. Рид подполз к телефону и позвонил в полицию.

— Это Дин Рид. Кто-то обстреливает мой дом. Пришлите сюда кого-нибудь быстро, — сказал он, дважды повторив адрес.

— А стреляют из пистолета или из винтовки? — спросил офицер.

— Откуда, черт подери, мне знать? Это оружейные выстрелы. Они могут ворваться в дом и убить меня. Поторопитесь!

— Конечно, сэр. А сейчас это частый огонь или так: выстрел — тишина — опять выстрел?

— Какая на хрен разница?! — закричал Рид в трубку. — Кто-то стреляет по моему дому. Тащите сюда свои задницы, пока они не убили меня и мою жену!

Он в сердцах швырнул телефонную трубку и попытался сообразить, что делать, если бандиты ворвались в дом. У него не было никакого оружия, за исключением кухонных ножей. Он не мог вспомнить, закрыли ли они двери. Его колотило, и разум, охваченный ужасом, отказывался подчиняться.

Наступила пауза. Затем примерно через полминуты обстрел прекратился, и супруги услышали голоса нескольких мужчин, выкрикивающих с улицы: «Янки, убирайтесь отсюда или вам смерть!» Два автомобиля скрылись в ночи, и атака завершилась. Дин и Патриция нащупали руки друг друга и крепко сжали ладони. Рид не пытался приободрить супругу, говоря, что теперь все в порядке. Он не мог. Единственное, о чем он мог думать, — это о том, что если бы те люди вошли в дом, он и Патриция были бы растерзаны. И ни его слава, ни его обычная отвага не стоили бы ни черта.

«Сеньор Рид, Сеньор Рид?» — послышался голос из гостиной, домработница и ее муж звали супругов. Рид прокричал им, что они с Патрицией в порядке, и попросил их подождать. Супруги медленно оторвались друг от друга и все еще дрожащими руками натянули одежду. Полиция не приехала. Поэтому Рид позвонил своему агенту и менеджеру телеканала, еженедельно транслирующего его шоу. Агент так и не появился, а менеджер прибыл через полчаса, и Рид вместе с ним и домработницей внимательно изучили последствия нападения. Атакующие в основном сконцентрировали огневую мощь на основной спальне, полагая, что супруги Рид уже спят. Окна и балконные двери были разбиты пулями вдребезги. Вся комната была усеяна осколками стекол, а дальняя стена испещрена пулевыми отверстиями, словно угревой сыпью. Две пули застряли в передней спинке кровати. Для стрелявших снизу угол был слишком велик, чтобы задеть лежащего на кровати. Но если бы Дин и Патриция спали там и вскочили, услышав выстрелы, эти пули вполне могли бы найти свои цели. Отсутствие интереса полиции к данному происшествию, чем — как теперь осознал Рид — объяснялись глупейшие вопросы, которые задавал ему дежурный офицер, подтвердилось и позднее. Никакого полицейского расчета не прибыло той ночью. Лишь утром офицер из дневного наряда подкатил на велосипеде к дверям дома, постучался и принял отчет.

Ночное нападение явилось кульминацией направленного на чету Рид террора, обострявшегося в течение нескольких месяцев, с тех пор как они поселились в Буэнос-Айресе в конце 1964 года. Кто-то поджег поляну за виллой рядом с домом прислуги. Их немецкой овчарке подсунули отравленное мясо, собака погибла. После того как Рид исполнил песню «Моя еврейская мама» («My Yiddish Mama») в телешоу, вандалы баллончиками с краской намалевали фашистские свастики на гараже, на парадных и боковых воротах. Эти нападки беспокоили, раздражали, и, как в случае с убийством их собаки, ранили сердце. Но Риду, как и его жене, еще не было тридцати, их обожали миллионы, и они все еще обладали особым даром, присущим молодым людям, — чувством бессмертия. Стрельба же по их дому означала совершенно иное. «До того, как мы попали под обстрел, мы думали, что это какая-то игра, — говорила Патриция. — Мы не были ранены. Нам не причиняли физического вреда». [105]

Следующим вечером, по возвращении домой, Рид обнаружил то, что не заметил, когда уезжал на работу: красные серп и молот были нарисованы на гаражных воротах. В тот вечер прибыли четверо вооруженных юношей, добровольно взявших на себя обязанности по охране их дома. Они назвались перонистами, последователями бывшего харизматичного президента Хуана Перона и его жены Эвиты. Молодые люди выразили восхищение трудами Рида в защиту обездоленных и рассказали, что прошлой ночью у его дома находились оплачиваемые киллеры, возможно, направляемые политической полицией. Мужчины вызвались охранять его дом, и Рид принял их предложение. В течение двух месяцев они несли дежурство, временами вступая в огневые стычки, но ни одна пуля больше не ударила по дому. Дин и Патриция теперь ночевали только в гостевой комнате, где они чувствовали себя более защищенными. Супруги также обзавелись револьверами. [106]

Рид не собирался больше оказываться в ситуации, когда единственным вооружением ему служили кухонные принадлежности. «Он всегда принимал на себя серьезные риски, — говорил друг Рида Марв Давидов. — И принимал их максимально». [107]

В письме матери Патриции Рид попытался обрисовать некоторые события, получившие огласку, опустив при этом описание тех происшествий, которые могли послужить поводом для волнений об их безопасности. «Две недели прошли восхитительно. На прошлой неделе был произведен в Почетные Пожарные за спасение человеческой жизни. Также на прошлой неделе мое имя появилось в списке — наподобие "черных списков" в канун французской революции, — называющем меня коммунистом. Поскольку мое имя значилось в ряду великолепных писателей и просветителей, это не сильно меня встревожило. Но затем следующей ночью какие-то бандиты приходили к нашему дому и, пока мы спали, намалевали красной краской серпы и молоты по всему дому. Газетчики раздобыли информацию у полиции, и новость вырвалась на первые полосы газет, сообщая о том, что какие-то фанатики из правых атаковали мой дом. И вот с тех пор ежедневно приходят несколько вооруженных человек, предложивших сражаться за меня. Каждую ночь у нас в доме располагается полицейский пост, а когда я отправляюсь на работу, один полицейский следует со мной. Все это ужасно глупо, но так Пэтти чувствует себя намного спокойнее». [108]