Фил Эверли и Рид не общались в течение многих лет, но Прайс держал их в курсе дел друг друга. Когда Рид напрямую позвонил Филу и попросил его выступить на восточногерманском телевидении, Эверли решил, что было бы весело провести шоу вместе со старым приятелем и интересно посетить коммунистическую страну. Эверли, консервативного республиканца, в Восточном Берлине потрясли два открытия: первое — экономическая и политическая ситуация была хуже, чем он себе представлял, и второе — его друг здесь невероятно громадная звезда. «Его знали все, — вспоминал Эверли. — В любом ресторане к вам обязательно выходил шеф-повар. Все знали Дина. Если вы останавливались в его доме, это было трудно понять, но каждый день на дороге, ведущей к его дому, толпились по десять, пятнадцать девушек с цветами. Я в это не верил, пока не увидел сам». Возвращаясь домой, Эверли, вместо того чтобы пересечь Чек-пойнт и сесть на самолет в Западном Берлине, направился в восточно-берлинский аэропорт. Его, как и других вылетавших на Запад пассажиров, отвели в пустую комнату под присмотр охранников с автоматами. День близился к концу, только что закрылся магазин в аэровокзале, когда вдруг объявили, что рейс отменен. Перед Эверли возникла безрадостная перспектива протомиться в той комнате всю ночь. Американец наблюдал, как грубо обращался охранник с каждым, кто приближался к нему с вопросами, задаваемыми на немецком языке, поэтому у него не было никакого желания просить об одолжении, имея в распоряжении только английский. Взвесив все за и против, певец все же пришел к выводу, что провести ночь в той комнате аэропорта — намного хуже, чем быть обруганным, или даже побитым, солдатами. Обратившись по-английски, с добавлением нескольких немецких слов, указывая и жестикулируя, Эверли сумел довести до сознания охранника, что он знаком с Дином Ридом и что у него есть его телефонный номер. Услышав имя Рида, стражник быстро открыл магазин, позволив Эверли воспользоваться телефоном. Когда через короткое время прибыл Рид, благоговеющий перед знаменитостью охранник — с автоматом, висящим уже за плечом, а не зажатым в руках, — вывел к нему Эверли. Все остальные пассажиры рейса оставались в аэропорту до следующего дня. [248]

В то время как для Эверли эта поездка являлась подтверждением его подозрений о том, насколько ужасна жизнь в коммунистической стране, Рида все лишь забавляло. Приятели встретились там, где расстались почти двадцать лет назад: они вели себя как закадычные друзья-студенты накануне выпускного вечера. Рид показывал Эверли городские достопримечательности, они обедали в ресторанах, репетировали для шоу и часто смеялись. А также они спорили, Эверли — республиканец, приверженец Рональда Рейгана, и Рид — американец-марксист, живущий в Восточном Берлине. Рид не был слеп к проблемам. «Он знал, что там было не так. Думаю, ему бы хотелось ощущать себя там более, как дома, — вспоминал Эверли. — Мы ехали в машине по Восточной Германии и шутили: если бы они в Америке продавали такие же апельсины, мы бы объявили войну. Апельсины были из России и выглядели так, будто бы из них уже отжали весь сок». {24}

И все же Рид настаивал на том, что коммунистические правительства идут по верному пути, несмотря на плохие апельсины и тому подобное. По крайней мере каждому обеспечено необходимое количество продовольствия, одежды, крыши над головой и медицинского обслуживания, даже если качество продуктов и не дотягивает до капиталистических стандартов. Люди не будут голодать, жить на улицах или в будках, как это происходит дома, в Америке, говорил Рид. Однако Эверли продолжал атаковать. Он указывал на то, что мясник, сосед Рида, принесет ему мясо на дом, так что американцу не придется выстаивать часами в очередях, как большинству восточных немцев. Эверли отмечал, что у Рида есть машина и прекрасный дом — два символа благополучной жизни, обладателями которых никогда не станут многие жители его новой страны. «Он сказал, что "правительство предоставило мне дом", — вспоминал Эверли. — Я спросил: "А что случилось с тем парнем, у которого они его забрали? " Он рассмеялся и заметил: "Прямо в точку"».

Фил Эверли не сомневается в том, что Рид действительно был искренен, возводя горы похвал над коммунистической системой и выражая открытое пренебрежение к политической стратегии Америки. При этом он убежден, что Рид никоим образом не торговал душой с Восточной Германией или Советами в обмен на прекрасный дом, кинофильмы и контракты со студиями звукозаписи. Дин Рид по-прежнему противостоял этим правительствам, когда они просили его поддержать то, во что он не верил. Филу было известно о том, что Рид исполнял песню «Моя еврейская мама» в СССР. И он свидетельствует, что в популярном телевизионном шоу Рида в Восточной Германии зачастую принимали участие исполнители, которым не благоволил местный комиссар от музыки — человек, обладавший абсолютной властью решать, кто будет работать, а кто нет. Рид не обращал на это внимания и приводил тех людей, которых ему хотелось, включая артиста, однажды убежавшего на Запад. «Я думаю, что для себя он избрал такой путь… он называл себя марксистом, — рассудил его неповиновение Эверли. — Дин имел эту независимость от (коммунистической) партии, являясь мощным инструментом в их пользу, поскольку он был из Америки».

Рид рассказывал Эверли о своих поездках и выступлениях по всему миру, во всех подробностях, включая те случаи, когда его шутки проваливались. Выступая перед палестинцами, он рассказал одну из своих стандартных баек о восточногерманском самолете, крылья которого отпадали всякий раз, как только он оказывался в воздухе, что приводило к фатальному падению. Немцы привлекали к работе над этой проблемой своих лучших ученых, но что бы они ни делали, крылья все равно отваливались от фюзеляжа, в результате чего самолет вертелся по направлению к земле. С отчаяния руководство обратилось ко всем гражданам страны за советом. Человек из Восточного Берлина сообщил инженерам, что его осенило, пока он сидел на толчке. Он предложил инженерам просверлить отверстия в крыльях близко к местам их крепления к фюзеляжу. Так и сделали, самолет взлетел, пролетел более часа и благополучно приземлился. Ученые и инженеры прибежали к тому человеку и спросили его, почему это сработало. Он ответил: «Туалетная бумага тоже никогда не рвется от перфорации». Шутка повсюду вызывала смех, за исключением палестинцев. Проблема заключалась в том, что у палестинцев не было такой туалетной бумаги, которой пользовались в западных странах, и шутка умерла, — поведал Эверли Рид. [249]

В профессиональном смысле Риду почти не на что было жаловаться. Его концерт в Болгарии, проходивший на футбольном стадионе, собрал 70 тысяч зрителей. Какое-то время он встречался с женщиной, которую киностудия ДЕФА на время работы над фильмом назначила ему переводчиком. Эти отношения не переросли во что-то серьезное, и к 1980 году он все еще вел холостяцкую жизнь, изредка заглядывая к Вибке поиграть с дочерью Наташей. Также Рид был занят написанием сценария к другому фильму, который планировал режиссировать и в котором намеревался исполнить главную роль, как это было в «Певце». Но на этот раз ему хотелось чего-то попроще, какую-нибудь комедийную историю, случившуюся на американском Западе. Более того, ему хотелось работать со своим старым другом и наставником Патоном Прайсом. Будучи уже в преклонном возрасте Прайс и его жена усыновили ребенка, первого и единственного. Они назвали мальчика Дином. Так что Дин-старший оплатил дорогу для трех членов семейства Прайс. Он был глубоко взволнован тем, что какое-то время проведет со своим старинным другом. Он показал Прайсам Восточный Берлин и поселил их в своем просторном доме на берегу озера, который после переделки Вибке очень напоминал дом Рида в Аргентине, с его оштукатуренными белыми стенами, красной черепичной крышей и задним двориком. Большая травянистая площадка за домом с вечнозелеными растениями и несколькими лиственницами спускалась к деревянной пристани на озере.

Рид отвез Прайса на студию ДЕФА и представил Герриту Листу. Лист продюсировал первый восточногерманский кинофильм Рида «Из жизни одного бездельника», затем в течение трех лет они почти не встречались и воссоединились на фильме «Братья по крови». Их профессиональная и личная дружба окрепла, они вновь сотрудничали на съемках «Певца» [250] . Лист, вошедший в команду новой кинокартины, охотно согласился доверить Прайсу пост сорежиссера Рида. Фильм, который они сняли, «Пой, ковбой, пой» (Sing Cowboy Sing), «взорвал» восточногерманские кинотеатры в 1981 году.

Время от времени Рид также пересекался с одной из известных актрис студии ДЕФА Ренате Блюме (Renate Blume). Почти пятнадцать лет к тому времени киностудии заключали с Блюме контракты, а ее наиболее известной работой стала роль Женни Маркс в фильме, произведенном киностудией ДЕФА, о жизни Карла Маркса. В 1974 году вместе с Ридом они снимались в главных ролях в «Кит и Ко», и прекрасно ладили, даже во время натурных съемок в лютую русскую морозную зиму. {25} В то время, по завершении работы над фильмом, их пути разошлись. Теперь, уже два года как разведенный, Рид полностью посвятил свое внимание длинноволосой брюнетке, ухаживая за ней, даря цветы, исполняя песни и увлекая беседами, точно так же, как это было с Патрисией, и в меньшем объеме, с Вибке. Вопреки своим заверениям никогда больше не жениться на женщине, которая желает превосходства над ним, Рид влюбляется в ту, которая, по меньшей мере, также знаменита в Восточной Германии, как и он сам. Прайс наблюдал расцветающий роман, пока находился в Восточном Берлине, и ему это не нравилось. Он советовал Риду не жениться на Блюме, предлагал еще какое-то время оставаться холостым. В 1981 году Рид вылетел в Калифорнию навестить в госпитале своего дорогого друга, Прайс был неизлечимо болен. Дин Рид, Фил Эверли и другие ученики Патона Прайса собрались вокруг его кровати, и два певца исполняли для него серенады. Но позже пошел серьезный разговор, и Прайс убеждал Дина не связывать свою жизнь с еще одной восточногерманской женщиной. Лучше оставаться свободным, наставлял он Рида, и еще раз попытать удачу в карьере и личной жизни здесь, в Соединенных Штатах, пока еще относительно молод. [251]