Беда подстерегает те народы, которые нарушат эту священную «троицу» в формировании души — как эпицентра мыслетворчества. Например, когда люди начинают «образовывать» новые поколения на основе «сломанной» телесной вертикали (рис. 36). И живые светоносные образы мира запечатлевать, по мертвым буквам, цифрам, схемам. Образовывать с помощью слов, за которыми дети не могут представить реальных образов мира и т. д. Но именно на этих психодеструктивных принципах как раз и выстроена современная «книжно-седалищная», безрукая, безобразная, информационно-ориентированная школа.

Психотип молодых людей, который выдают школы «на гора» социальной жизни, ярко описал многоопытный учитель и преподаватель вуза Виктор Плюхин («Учительская газета» от 15.11.1994):

«По роду своей деятельности я — учитель, преподаватель изо: почти 30 лет работаю в школе с ребятами и одновременно шестнадцать — в пединституте со студентами. Работаю с теми и другими, но предпочтение отдаю детям. Почему? Да потому, что общение с ними доставляет радость. Иное — в студенческой аудитории: студенты полустоят, полусидят, кое-кто даже полулежит с подчеркнутым видом отбывающих повинность. Меня охватывает странное чувство — будто погружаюсь в какой-то мирок опустошенности, распущенности. И это будущие учителя?!

Моя попытка вернуть их к жизни вызывает неожиданно бурную реакцию: “Ваше дело — объяснить, наше дело — слушать! Вы нарисуйте, мы — срисуем!» Бедные дети! Да, бедные, потому что все это — беда. Но очень важно понять, чья вина в том, что будущие учителя попали в такую ситуацию? Я думаю, конечно, это вина преподавателей.

Главная установка в действиях большинства преподавателей такова: «Делай, как я! Делай со мной от сих и до сих». Это не может не сказаться на студентах, на их позиции. Одни, с первой же сессии «примерив» к себе такое обучение, смиряются, готовятся к тому, что и дальше их ждет “приемо-передача ”, становятся податливыми, безответственными учениками, которыми можно легко управлять. Другие ожесточаются, воспринимают все происходящее в штыки, никогда не привыкают и не смиряются с тем, что каждый день одна и та же картина — шесть-восемь часов сидеть и записывать без малейшей опоры на свой собственный жизненный опыт. Что может быть тягостней и невыносимей? Что может дать студентам эта «писанина»? Как назвать процесс, происходящий в вузовской аудитории?

Такие действия преподавателей, на мой взгляд, называются топтанием на месте, работой двигателя на холостом ходу. Ход этот дискредитирует саму идею обучения, лишает студентов возможности проявлять собственную инициативу, находчивость, тормозит развитие их личностных качеств. Студенты работают, не нагружая свое мышление, и в результате находятся на самой низшей из пяти ступеней знаний, известных еще со времен Платона, — механическое усвоение за счет налегания на память. Но ведь есть еще и вторая, и третья, и четвертая, и пятая, соответствующие мышлению, осмысленному пониманию, внутреннему пониманию и, наконец, полному пониманию.

К великому огорчению, об этом можно только мечтать, потому что подавляющему большинству преподавателей предпочтительнее работа на холостом ходу, говорильня ради говорильни. Причем многие из них совершенно удовлетворены своей работой и готовы искренне доказывать, что она дает результаты. Но самое страшное — не это, а то, что «говорители» стали явлением общественным, распространенным, вроде эпидемии. Еженедельно, ежедневно говорим, учим, а выпускаем неучей. Почему? Да потому, что «знания, не рожденные опытом, — как сказал один мудрец (и он совершенно прав), — бесплодны и полны ошибок».

Кратко о собственных исследованиях на этот счет. Во-первых, переключение органов чувств, и в первую очередь зрительного анализатора из органа, призванного постоянно сканировать трехмерные образы в свободном пространстве, в заблокированный в свободе движений орган точечной фиксации мелких книжных, знаков способствует дезорганизации и распаду воображаемых образов (рис. 15). В чем здесь дело? То, что зрительный анализатор является органом, постоянно сканирующим трехмерные образы мира с высокой частотой микродвижений, — хорошо известно. А то, что процесс воскрешения из памяти чувств ранее сканированных и утилизированных в память чувств образов осуществляется на тех микродвигательных алгоритмах, на основе которых происходило их сканирование и утилизация, нами установлено впервые. В этих условиях систематическое поддержание зрения в режиме заблокирования свободы макро- и микродвигательной активности, поддержание в режиме закрепощения свободы движений глаз на мелких книжных знаках — это заблокирование зрительного анализатора не только как сканера, но и как базового психогенетического механизма, воскрешающего из чувственнообразного «коллектора» утилизированные образы мира.

Во-вторых, доминирование в учебном процессе книжных методов «познания» жизни — это постоянное сканирование и утилизация в память чувств (душу) мертвой серости из букв, цифр, схем. В этом плане нами был выполнен следующий эксперимент. Детям из разных классов мы предъявляли 2 «одинаковых» цветка. Отличие между ними было в том, что один из них был искусственный, второй — естественный. Детей просили выразить предпочтение одному из этих цветков. При этом если первоклассники отдавали предпочтение естественному цветку в 2/3 — 4/5 случаев, то уже спустя 2–3 года обучения их оставалось около половины. К периоду же окончания школы таковых оставалось в пределах 1/3. Речь идет о том, что по мере увеличения продолжительности книжного обучения у детей угасает чувство жизни — животворное мироощущение. Для таких молодых людей характерно бездушие ко всему живому. Даже других людей они воспринимают в качестве подвижных манекенов.

В-третьих, 10—12-летнее книжное познание условносигнальной абстрактной жизни — это формирование и укоренение виртуального миропредставления. Переход в реальную жизнь для таких молодых людей всегда страх и стресс. Они во всей остроте вдруг почувствуют: в реальной жизни им невыносимо одиноко, тоскливо и холодно. Непреодолимый страх перед реальной жизнью, страсть ухода в привычную для них виртуальную жизнь — вот что сформировала школа за 10–12 лет доминирования книжного метода «познания добра и зла».