— Почему Капитану? Он что, с ним родня?

— Не прямая. Через бабку.

Конец ответа заглушил всплеск ушедшего под воду камня. За ним скользнула в море серая змея свитой кольцами сети. Старик провожал ее взглядом, дожидаясь, когда грузило достигнет дна.

— Давай!

Двинулись, плавно заскользили по волнам. Завихрения, оставленные веслами, долго еще крутились за лодкой на воде. Море потемнело, готовясь спрятать заходящее солнце.

Силуэт старика на носу фантастически вытянулся и доставал теперь до самого неба. Широким жестом расправляя сеть, он словно отмерял ее локтями. И, расцепляя пробку и свинец, встряхивал и опускал в воду. Они молчали, поглощенные работой. Только тихо шлепали весла, булькали, уходя на дно, грузила да звучали отрывистые слова команды: «Табань! Двигай! Поддай! Возьми сильнее правой!»

Видно, как сеть оседала на дно. Они пересекали морскую впадину, перегораживая ее высокой стеной сетей, доходящей до поверхности воды: все, что зайдет в нее из большого моря и окажется между ней и берегом, попадется в ловушку. На другом конце залива остановились. Старик привязал к сети еще один камень и поплавок, спустил их в море и оглядел проделанную работу.

— Поставили! Посмотрим, что-то вытащим утром!

На обратном пути подметными кукушкиными яйцами в чужих гнездах оставляли за собой сети в котловинах. Закинули последнюю и опустили руки с облегчением.

— Рыба на выпас больше всего любит в сумерки или на рассвете ходить. Самая пронырливая первой попадает в сеть, — проговорил старик. — Так же и с людьми. Суетливым хуже всего приходится. Им все кажется, что лучше всего там, где нас нет, и вот они давай с места на место метаться, а тут-то их на крючок и подцепят. Кинутся в Новиград, женятся там и так по гроб жизни застрянут отельными слугами или в Бачке погрязнут, зарывшись в земле… Двигаем. Возвращаться надо, утром чуть свет выходить.

Солнце уже село в море, когда они подошли к селу. В Новиграде один за другим вспыхивали огни на набережной и в окнах отеля. Старик закурил сигарету, красная точка ее отмечала его местонахождение в быстро сгущавшейся тьме. Рыболовный промысел оказался не таким уж сложным, а роль рыбака в нем куда скромнее, чем он думал, — расставил сеть и отдыхай себе, предоставив ей за ночь делать свое дело.

— Значит, завтра с утра пойдем собирать урожай со своего виноградника, — вырвалось у него.

— И с виноградом, господин мой, — вернулся к старой форме обращения дед Тома, сложив с себя по завершении дела командирскую роль, — много трудов и мучений, да и сбор не то что сплошной праздник. Надо знать, где сеть поставить, не дать ей запутаться в водорослях, чтобы за ночь мурены не изгрызли ее и не пожрали рыбу, не дать зацепиться намертво за скалы или подхватить течению. А сколько положишь трудов, пока ее вытащишь, очистишь, высушишь и зачинишь, да и море не всегда такое ласковое, как сегодня. Видал, что прошлой ночью оно натворило? Если бы все так гладко шло, и рыбаков было бы больше, чем ты видишь.

Они выгрузили мотор, весла, мешки из-под сетей и поставили баркас на якорь. Закатали штаны выше колен и пошли к берегу теплой податливой водой.

— Добрый вечер, рыбаки! — приветствовал их кто-то из мрака, ослепляя лучом карманного фонаря. — Больно долго что-то задержались. Я уже наверх иду.

Капитан Стеван! Он его узнал по голосу. И Капитан его тоже в свете фонаря:

— Ого, новый рыбак! Крупное подкрепление имеем! Посмотрим завтра, кто что вытащит.

Босой, с сандалиями в руках и мокрыми штанинами, основательно усталый после непривычных трудов, Побрел он песчаным берегом.

— Спокойной ночи, господин! До завтрашнего утра!

— Спокойной ночи, дед Тома!

В калитке приезжий обернулся. Тишина и покой. Старик от своего двора отбросил недокуренную сигарету. Красная искра падучей звездой описала дугу и погасла, ткнувшись в песок. Луч карманного фонаря призрачным духом еще плутал какое-то время над селом и, покрутившись у капитанского дома, повернул наверх, к гостинице. В кухне, где хлопотала с ужином Стана, трепыхалось пламя керосиновой лампы, теплым отсветом разливаясь по комнате и напоминая о домашнем очаге.

Он все-таки поднялся к Миле, но задержался там недолго: утром надо было рано вставать.

Тепло. Мошкара вилась роями. Залезала под рубашку, липла к уличным фонарям перед гостиницей и обгоревшими крошками обсыпала гостей за столами. Ветра нет, полный штиль, ранний месяц оставил на море ровный, словно проведенный по линейке, след. С размеренной медлительностью часов, отсчитывающих минуты, подавали голос цикады.

Настроение сонное. Разговор не клеился. Перекинулись парой слов о последних сельских новостях: о вдовьей дочери, устроившейся судомойкой в Новиградском отеле, о слабоумном Николе Машове — незадача вышла у него: корова по недогляду свалилась в канаву и сломала ногу. Вот и пришлось Николиному брату заколоть корову и разносить по домам мясо, между тем как сам Никола из боязни быть сильно битым куда-то скрылся. Поговорили так и замолчали. Скучно протекала и карточная игра, и приезжий первый собрался домой.

Осторожно нащупывая тропу, спускался он в село, вдыхая благоухание лавра, розмарина и лаванды. Внизу журчал источник, набравший силы после прошедших дождей. В песке торчали рогатые колья, возле них валялись длинные жерди, на которых даем сушатся сети. Приблизился к воде — маленькими кошачьими язычками море лизало песчаную отмель. В доме у деда Томы горел тусклый свет. Он прошел к своей калитке пляжем.

Не зажигая лампы, разделся при луне — она заглядывала ему прямо в окно — и лег. Было не больше десяти часов. Отголоском недавнего шторма плеснула в скалы набежавшая откуда-то волна. Фосфоресцирующие водоросли отблесками далеких звезд мерцали в темноте, и, может быть, именно в этот момент какая-нибудь рыба, нечаянно задев плавниками за сеть, безвозвратно запутывалась в ней, как тот одинокий прохожий, что свалился на неосвещенной улице в зев незакрытого подвала и только глубже проваливался в него, тщетно пытаясь выбраться на волю. Несчастный звал, наверное, на помощь, но кто знает, не подает ли сигналы о бедствии и рыба, трепещущими жабрами и плавниками создавая волну, подобно звуковой. Услышав отчаянный призыв о помощи на ближайшем углу, может быть, в тот же подвал, словно морской хищник в расставленный невод, попадет подвыпивший гуляка, возвращающийся из корчмы, а может быть, надеясь поживиться на чужой беде, ночной грабитель, только что прикончив невинную жертву в темной подворотне, сам угодит в ловушку во мраке и задохнется в зыбучей массе угля, погибая по вине своей жестокости, как алчная щука, которая бросилась в сети, соблазненная маленькой рыбешкой.