Они решили, черт возьми, впутать его в местные дрязги. Ни за что ни про что поссорить с одними, противопоставить другим, лишить покоя и окончательно погубить его отдых.

Все попытки отделаться от свидетельства ни к чему не привели. Милицию не убедили ни его ссылки на то, что, как человека приезжего, его не касаются местные междоусобицы и распри и вообще он мало кого знает на селе, а законный отдых не имеет права нарушать даже милиция. Однако они остались непреклонными, более того, указали ему на статьи, обязывающие граждан давать по требованию властей свидетельские показания, и он вынужден был признаться, что видел бабку Мару лежащей на капитанском дворе с телесным повреждением на виске, происхождение коего он утверждать не берется, ибо оно могло быть равно как следствием удара, так и падения. Не может он также ничего сказать и о синяках на теле пострадавшей, так как он бабку Мару обследованию не подвергал; еще меньше может он сказать о взаимоотношениях данной супружеской четы, про которые ему ровно ничего не известно. Это, собственно, все, что он имеет сообщить.

— Вот видите, что-то вы знаете! — заметил старший по чину. — Могли бы и сами рассказать. Без нашего нажима.

— Это ему не с руки: он с обвиняемым приятель. Он к нему часто заглядывает, пьет у него кофе, слушает заграничные станции, — не сморгнув, подсыпал соли Капитан, глядя приезжему прямо в глаза.

Его отпустили, но через полчаса вызвали снова. Теперь милиция переместилась в соседний двор и сидела за круглым каменным столом дядьки Филиппа. Вместо Капитана на этот раз с ними был бывший делопроизводитель — в черной паре, в белой рубашке при галстуке и с соломенной шляпой на коленях, он примостился сбоку. Кофе, ракия и холодная вода выстроились и здесь перед милицией, но к ним, похоже, никто не притронулся.

— Призываем вас в качестве свидетеля по делу, возбуждаемому Марой Водовар, урожденной Ивович, против Филиппа Водовара, бывшего общинного делопроизводителя, в соответствии с положением закона и учитывая ответственность, налагаемую за дачу неправильных показаний, чистосердечно рассказать все известное вам относительно того, как вышеупомянутая Мара Водовар в указанный день пила ракию и в пьяном виде оскорбляла своего мужа Филиппа Водовара, сына Маркова, подстрекаемая к этому соседом, Стеваном Ивовичем, по прозванию Капитан, так же как и прочими деревенскими женщинами.

Размягченные жарой, милиционеры были менее официальны и непреклонны. Они окончательно запутались в клубке взаимных обвинений и разноречивых показаний, и теперь им хотелось поскорее попасть обратно и Новиград и вздремнуть в прохладе своих канцелярий.

А тут еще и он, исполняя возложенную на него роль, принялся объясняться в том смысле, что, кроме сообщенного ранее, ничего-де другого не видел и не слышал, что могло бы быть приведено в качестве денных и полезных свидетельских показании, могущих пролить какой-то свет на дело. Вообще-то говоря, насколько ему известно, старуха не без предрасположенности выпить при случае. Однако из личных наблюдений он не берется утверждать, пила ли она на соседнем дворе в тот критический день и тем более наносила ли оскорбления своему мужу Филиппу Водовару, сыну Маркову, бывшему общинному делопроизводителю, в настоящее время находящемуся на пенсии.

— Известно ли вам то обстоятельство, что вышеуказанная старуха, поскользнувшись в пьяном виде, ударилась головой о каменные плиты двора, разбив себе при этом голову и получив телесные повреждения, констатированные письменной справкой, выданной истице новиградским врачом на следующий день после вышеозначенного происшествия?

Об этом ему ничего не было известно. Ни о том, что обвиняемый избил свою жену палкой, по утверждению истицы, ни о том, что вышеупомянутая старуха упала в пьяном виде и получила ушибы, по утверждению обвиняемого. Он только слышал крики женщин, а старуху видел на соседнем дворе лежащей на скамейке. Она лежала навзничь, и на виске у нее была запекшаяся кровь.

Он остановился на мгновение, кинув взгляд на соседний двор и прикидывая, может ли его услышать Капитан, а затем перевел взгляд на делопроизводителя, с мольбой подмигивавшего ему.

— От нее пахло ракией! — добавил приезжий, увязая коготком в расставленной сети. — Это чувствовалось на расстоянии.

— Вот, что я вам говорил! — осмелился вставить делопроизводитель.

— Действительно ли сельские женщины, предводительствуемые Стеваном Ивовичем, прозванным Капитаном, окружили дом обвиняемого, грозя ворваться в него силой, искромсать обвиняемого в куски и здесь же, на террасе, поджарить на медленном огне?

— Крики были! — признался приезжий. — Но что кричали, я не слышал. Был слишком далеко, чтобы разобрать.

— Что-то вы темните! — подозрительно заметил старший по чину милиционер.

— Войдите в его положение. Его тоже страх берет. И это не удивительно, если против меня ополчилось все село, — поспешил ему на выручку делопроизводитель.

— Не мешайте следствию! — осадил его милиционер. — А теперь, свидетель, скажите нам, что вам известно о том, что пострадавшая Мара Водовар, урожденная Ивович, добавляла обвиняемому в еду капли с целью его отравить?

Он замолчал, застигнутый врасплох, соображая, что ответить. Дело принимало серьезный оборот.

— Итак! — торопил его милиционер.

— Ничего, — наконец проговорил он. — Кроме того разве, что сам делопроизводитель жаловался мне на это несколько дней назад. Могу я идти?

— Можете!

Теперь он чувствовал себя виноватым и перед делопроизводителем, которого, может, и на самом деле хотели отравить; он спустился на берег, и стоило ему поднять глаза, как в окнах мелькали головы, провожавшие его любопытными взглядами.