В противоположном углу сидят младший из братьев Смаилбеговичей, тот, что еще до войны, торгуя кожами и трясясь над каждым грошом, нажил целый капитал, и сборщик налогов Акиф-эфенди, ныне пенсионер. Подперев голову руками, они играют в домино.

Играют они на кофе, и эфенди Акиф Джюмишич проиграл уже две партии. Ему все не везет, и вот он, старая лиса, разводит турусы на колесах, чтобы отвлечь Смаилбеговича, который, поджав губы и насупившись, с головой ушел в игру; Акиф уверяет присутствующих, что на прошлой неделе кофе в Тузле продавался свободно и в неограниченном количестве, и содержатели кофеен и торговцы заработали на нем огромные деньги.

Хозяин кофейни Маглайлич тоже затих и слушает, рука так и застыла на джезве.

Насторожился в своем углу и Ибрагим-ага.

— А есть там еще? — попадается он на удочку и приподымается со стула.

Эфенди, взглянув на него, собрался было ответить, но Смаилбегович кладет последнюю кость, выиграв третью порцию кофе, и эфенди, сердито толкнув стол, бросает Ибрагим-аге:

— Как же, только и дожидаются, когда ты из своего Маглая за ним приедешь! Кончился кофе!

Ибрагим-ага опять садится, эфенди откидывается на спинку своего стула и озирается вокруг, ища, на ком бы выместить досаду.

Весьма кстати в кофейню вваливается Зульфо, пекарь. Как всегда, он весь в муке, глаза воспалены от печного жара.

Своей пекарни у него нет, и сейчас он работает в бывшей Эсад-беговой, печет хлеб для рабочих, строящих железнодорожную линию. После пламени печи он еще плохо видит и потому шагает по комнате неуверенно, точно с мешком на плече.

— Мерхаба, бег! — приветствует его Джюмишич.

— Мерхаба, эфенди, — серьезно отвечает Зульфо и усаживается за стол.

— Вот кто ест белый хлеб, — говорит Джюмишич.

— Ишь толстый какой стал! — подзуживают Зульфо сидящие вокруг эфенди и ждут, что тот скажет.

— Ладно, ладно, чего пристали, — притворно утихомиривает он их, а сам обращается к Зульфо: — Сколько сегодня напекли?

— Полвагона! — гордо ответствует Зульфо и поудобнее устраивается на стуле, скрипящем под тяжестью его большого тела.

— Ого! — восклицает вся кофейня.

— Много, — соглашается и эфенди. — Да что проку, если тебе ничего не дают.

— А вот и дают! — громко вырывается у Зульфо, и уже из этого ясно, что ему действительно дают и сколько дают.

В кофейне становится тихо. Гостей разбирает досада, и они принимаются отыскивать изъяны в благе, выпавшем на долю Зульфо, — и что к хлебу подмешана кукуруза, и что его не выдают на родных Зульфо и друзей. А он не понимает, в чем дело, и, ошарашенный, едва поспевает отвечать: то защищает тех, в пекарне, то соглашается с этими, в кофейне. От обилия вопросов его прошиб пот. Кофейня понемногу занялась другими проблемами, дело бы на том и кончилось, если бы Ибрагим-ага, который с утра, как ястреб, подстерегает добычу, не подумал, что отсюда можно извлечь какую-нибудь пользу.

— Так, говоришь, хлеба можешь есть сколько хочешь?

— Могу, — подтверждает Зульфо.

— Здорово, ничего не скажешь.

— А как же, — соглашается Зульфо.

— А вынести можешь сколько хочешь… а? — плутовски подмигивает Ибрагим-ага.

— Э, этого нельзя, — говорит Зульфо. — Выносить не дают.

— А почему нельзя? — спрашивает Ибрагим-ага уже тише, чтобы не слышали другие, и пересаживается за стол Зульфо. — То, что не съешь, можешь и вынести.

— Нельзя, — повторяет Зульфо, еще не догадываясь, куда метит Ибрагим-ага. Потом видит, что у того правый глаз прищурен, а борода поднялась чуть не до носа, встает и уходит.

— Постой, выпьем по чашечке кофе! — зовет его Ибрагим-ага и тянет за рукав. Зульфо и ухом не ведет и своим тяжелым шагом, так что половицы прогибаются, выходит из кофейни.

В кофейне хозяин зажег лампу, но, экономя керосин, лишь чуть вывернул фитиль, и в комнате царит полумрак.

Ибрагим-ага снова развалился на стуле. За окном заметно сгустились сумерки, на мосту дробно стучат механические молоты и вспыхивает пламя газосварочных аппаратов.

С базарной площади доносится песня. Это дневная смена строителей дороги возвращается на ночевку; за нею увязались маглайские ребята, смешались с рабочими и поют вместе с ними, помогая нести кирки и лопаты.

На том берегу раздается один за другим несколько взрывов.

— Строят! — говорит ходжа, сидящий неподалеку от Ибрагим-аги.

— Строят! — подтверждает и Ибрагим-ага, потому что больше сказать нечего.

— И Эсад, сын Мухарем-аги, говорят, со вчерашнего дня работает с ними, — сообщает хозяин, встревающий в каждый разговор, и собирает со столов пустые чашки.

— Да! — кивает снова Ибрагим-ага. В толпе ребятишек, окруживших рабочих, одна рубашка и штаны кажутся ему знакомыми, и он торопливо прикрывает окно.