— Так точно, — сглотнул комок Санька.

— И ещё… — начал сержант и, замявшись, замолчал. – Знаете… Так… Значит… — подыскивал он слова. – Вот что я хочу сказать, Соболев, — и положил Саньке руку на плечо. – Оставайся дома. Не хотелось тебе этого говорить, но так будет лучше и для тебя, и для училища, и для командования. Вон уже больше полугода в училище, а шнурок на ботинке развязан, шапка на затылке, ремень сдвинут, и это постоянное шкодничество со своим другом, постоянное нарушение дисциплины. Учишься не очень. Оставайся. Будешь инженером, учителем, но офицера из тебя не получится. И так считаю не только я, — повторил ещё раз сержант. Тем более, после вчерашнего поступка вопрос об исключении решён и, скорей, не в твою пользу.

И тут Санька заметил, что Чугунов впервые обращается к нему на «ты».

— И для тебя лучше. Сам останешься. Не выгонят. А меня ещё будешь благодарить, хотя, может, и не стоило тебе этого говорить. А теперь я пойду. Сам, думаю, в поезд сядешь. Мне в городе надо ещё кое с кем встретиться. – Он повернулся кругом и, не попрощавшись, не пожав на прощанье руку, не оглядываясь, вышел с вокзала.

После слов сержанта Санька ещё больше стало жалко себя, и он зашмыгал носом. «Может, сержант прав. Что ему это училище, эти построения, наряды, зарядки, уборка снега и территории от листьев, мытьё туалетов после отбоя. Дома хорошо. Мама, папа, только дедушку жалко. Как теперь без него?

Не стесняясь своих заплаканных глаз, он посмотрел в сторону и увидел малыша, который держал в руке огромный кусок желтоватой сахарной ваты. Растягивая удовольствие, он откусывал маленькие кусочки и смешно облизывал губы, собирая с них последнюю сладость. Захотелось есть. Санька взял свой чемоданчик и побрёл в буфет. Там худая, как вяленая корюшка, тётка с маленькими острыми зубками продавала огромные куски сахарной ваты, захватив их в бумагу. Он купил лёгкий, но объёмный шматок и, повернувшись к стене, стал есть. Вата тут же таяла, оставляя во рту запах и вкус жжёного сахара.

— Ой, миленький, — почувствовал он на плече чью-то лёгкую руку, повернулся и увидел маленькую цыганку в широкой длинной грязной юбке и цветной жёлтой кофте. На руке у неё сидел чумазый ребёнок в кепке. – Миленький, — улыбалась цыганка, — мой сыночек тоже хочет кушать, дай ему кусочек. – Санька протянул вату, цыганка оторвала огромный кусок и сунула ребёнку, который с жадностью набросился на сладость. – Молодец, хороший мальчик, — похвалила цыганка. – Дай руку, я тебе погадаю. Вижу, неприятности у тебя. Дай ручку, по руке скажу, что тебя ждёт.

Санька протянул ладонь. Цыганка посмотрела ему в глаза, потом на руку и сказала:

— Горе у тебя. Но ждёт тебя казённый дом и напрасные хлопоты. Всё уладится. Большим человеком вырастишь. А теперь положи в ладонь бумажную деньгу. Скажу ещё.

Санька понимал, что не надо это делать, но, повинуясь непонятной силе, вытащил из кармана билет на поезд.

Цыганка взяла его, повертела и сказала:

— Бумажную деньгу, у тебя в кармане лежит, а это тебе надо.

Санька спрятал билет в карман и достал новенькие пять рублей. Цыганка зажала пятёрку в кулаке, потом дунула в руку, разжала пальцы. Денег в рук не было. – Большим человеком вырастешь, — сказала цыганка, повернулась и пошла.

— А деньги? – спросил Санька.

Но цыганка, не оглядываясь, быстро уходила. Санька побежал за ней, догнал:

— Отдайте деньги.

— Отстань, — замахнулась на него цыганка, и тут же её ребёнок противно захныкал. – Отстань! Отстань!

Тот час неизвестно откуда рядом с Санькой выросли, как грибы, трое цыганят в огромных кепках. Двое – Санькины ровесники и один поменьше. У старших в руках были зажжённые папиросы. Младший сразу полез в драку, стараясь ударить Саньку в живот, старшие стали тыкать папиросами в лицо. Санька, отмахиваясь от них, стал отходить. Прохожие, не замечая, проходили мимо, и только женщина, стоявшая с чемоданами, крикнула:

— Вы что делаете, мерзавцы? – и не отходя от чемоданов, позвала: — Эй, военные, вашего забижают.

Огромного роста сержант с танками в петлицах схватил за шиворот старших цыганят, а младший поднырнул и тут же исчез.

— Пусти, дядька! Дядька, пусти! – завопили цыганята.

Сержант выпустил их из рук, а подоспевший лейтенант, начальник патруля, спросил:

— Куда направляешься, кадет?

Санька протянул телеграмму.

— Значит, в беду попал, — сказал лейтенант. – Скоро твой поезд, мы тебя посадим.

Когда паровоз, дыхнув дымом, перемешанным с запахом жжёной серы, протащил к перрону десять вагонов, и проводник отворил железную дверь, сержант подбросил Саньку в тамбур, а лейтенант махнул ему рукой:

— Всего доброго, кадет.

В поезде его место заняла полная женщина с мелкими и седыми, как на каракулевой шапке, кудряшками. Она уже застелила постель и сидела на одеяле, подобрав ноги.

— Аня, посмотри, какой мужчина будет ехать с тобой, — обратилась она к молодой женщине со второй нижней полки.