Спешно собрался князь Андрей, нагрузили коробья мехами, уложили в ларцы дорогих украшений, попрощались наспех и пустились в путь. В дороге и зиму встретил.

Колючий снег вперемешку с мелким дождём сопровождал путников до самого Сарая. Обмерзали кони, обмерзала одежда на всадниках, колом стояли сыромятные гужи. Нудно скрипели колеса гружёных телег, на которых везли не только дары и пропитание, но и дрова: в степи их не сыскать, а от мокрого бурьяна-сухостоя разве что дым едкий по сырой земле стлался.

У костров отогревались, варили еду, обсушивались и, соорудив из телег защиту, передыхали, чтобы поутру сызнова пуститься в дальний путь.

Мрачен князь Андрей, мрачные и мысли у него. С того лета, как побывал у хана княжич Юрий, чует князь неприязнь к нему Тохты. Как бы не отобрал он у него ярлык на великое княжение, не передал другому. И оттого делается князю Андрею Александровичу страшно.

Одно и одолевает его желание — вымолить ханское доверие, заслужить милость Тохты, сохранить за собой ярлык. Ужли доведётся погибель в Орде принять?

Гадал великий князь: кто ныне у хана в чести, кому первому подарки поднести, суметь ублажить, чтобы тот слово за него, Андрея Александровича, замолвил? Верная тропинка к сердцу через женщину, но известно, у Тохты нет любимой жены. Одно время ханским доверием пользовался царевич Дюденя. Это он приводил к Городецкому князю Андрею воинов и помог одолеть Дмитрия. С помощью Дюдени сел князь Андрей на владимирский стол.

В Сарае великий князь перво-наперво повидал епископа Исмаила — кому, как не владыке, знать, кто у Тохты в любимцах. И только потом можно отправиться по всем царевичам и мурзам и их многочисленным жёнам. Он будет им низко кланяться, одаривать, и чем влиятельнее сановник, тем богаче дары. Сколько он, князь Андрей, ублажал алчных ханских придворных, раздал им золотых и серебряных украшений, камней драгоценных! Раздавал связками шкуру беличью, лисью, куничью, соболиную и иного меха из зверя, какой водится в российских лесах...

На всём степном пути редкие татарские дозоры. Ордынцам некого остерегаться — разве есть сила, смеющая обнажить сабли против тех, кто поставил на колени пол-мира и заставил содрогнуться вселенную? Перед великим и непобедимым ханом падают ниц короли и князья. Князю Андрею ведомо: отец, Александр Ярославич Невский, уж на что горд и своенравен был, однако сломился, отправился в Орду на позор и унижение.

И не помыслит князь Андрей, что настанет время, когда падёт ордынское иго. Ужли такое может случиться? Кто сломит хребет Змею Горынычу? Откуда погибель на него нагрянет?

Невдомёк великому князю Владимирскому, что сомнут ордынцев русичи, а первым нанесёт удар праправнук Александра Невского, будущий князь Московской Руси Дмитрий, кого народ наречёт Донским...

В пору излома, когда осень уступает зиме, уныла степь. Чуть не задевая землю, плывут рваные тучи. Попряталось всё живое, и только на вершине кургана, каких множество в степи, хохлится орёл.

Породистый конь под великим князем, мокрый от дождя и снега, прядёт тонкими ушами, осторожно выбирает дорогу. Сутулясь, чуть оборотясь в сторону, сидит в седле князь Андрей. Тяжёлый меч оттягивает пояс. Но великий князь не упомнит, когда и обнажал его. Всё, что имеет, даже великокняжескую власть, обрёл интригами, заговорами. Оболгал брата Дмитрия перед ханом, навёл на Русь царевича Дюденю. Разорили и ограбили татары города и деревни, проливали кровь, но он, князь Андрей, сам в том участия не принимал, только взирал со стороны...

— Княже, — сказал боярин Ерёма, — Сарай близок, дымы чую. — И потянул мясистым носом воздух.

Князь осмотрелся, промолвил:

— За тем дальним курганом откроется...

Тлели в жаровне угли, и скудное тепло едва расползалось по тёмной каморе. По заплесневелым стенам поблескивали капли сырости. Скинув шубу и оставшись в меховой телогрее поверх суконного кафтана, князь грел над огнём руки. Он чувствовал, как лениво вливается в него тепло и морит сон. В коий раз князь Андрей помянул недобрым словом ордынцев, что живут без стола и скамей, сидят на земле, свернув калачиком ноги. Никакого тебе отдыха ни ногам, ни телу. Ко всему, нет душе покоя. Вчера навестил великий князь епископа Исмаила. Весь вечер провёл у него. Узнал, Дюденя по-прежнему у Тохты в доверии и от того, что он нашепчет хану, будет зависеть судьба князя Андрея Александровича. Теперь великий князь Владимирский станет добиваться встречи с царевичем, но прежде надо попасть к его молодой жене, хорезмийке, какая, сказывают, имеет огромное влияние на Дюденю. Князь Андрей приготовил для хорезмийки колты золотые с рубиновыми каменьями-подвесками, пояс в изумрудах да парчи штуку, серебряной нитью расшитой, не считая шелка да бархата. Великому князю обещали — хорезмийка примет его...

Прикрыл князь глаза, епископа вспомнил. Просил его Исмаил выкупить суздальского мастера, знатный-де каменщик, такие Руси сгодятся.

Уговаривал, а князь Андрей ему в ответ:

— Мастер? Русь мастерами добрыми богата, а на выкуп невольников у меня денег нет. Ко всему, не желаю лишнего гнева ханского. Ну как скажет Тохта: вишь, разбогател, деньги откуда-то, может, выход утаиваешь? Нет, владыка, не проси. Значит, у того мастера судьба такая — хану дворец возводить.

В камору боярин заглянул. Князь Андрей глаза открыл:

— А, Ерёма, умащивайся, ноги калачом сплетай. Сколь в Орду приезжаю, всё не привыкну.

— Чать, не татарин.

— Что слыхивал?

— У мурзы Четы побывал, два десятка шкурок беличьих поднёс, язык развязал. Сказывал, баскак Ахмат тобой недоволен, выход-де мал, и то до ханских ушей докатилось.

— Ахматка подл, а я уж его ли обижал? И откуда выходу богатому быть, скудеет земля.

Промолчал Ерёма, а князь спросил:

— В великом ли гневе хан?

— Чета того не ведает.