Он произносил эти слова тихо и медленно, в его поведении чувствовалась нерешительность. У меня были поломаны ребра, а по всему телу виднелись синяки и кровоподтеки. Кожа была покрыта подсохшей кровью. Он смыл ее и постарался привести мой внешний вид в порядок.

— Это ерунда, это пустяки. Черт!.. Ничего, ты поправишься!

У меня защемило сердце оттого, что он выглядел таким растерянным и перепуганным. Мне казалось, что страх исходит от него, как острый запах, и я — сама не знаю почему — почувствовала в себе силу. Я приподнялась на кровати и посмотрела ему прямо в глаза.

— Да, я поправлюсь! Оставь меня в покое, и я поправлюсь сама. Но мне нужна маленькая собачка, я не хочу больше оставаться совсем одна. Я хочу, чтобы ты подарил мне собачку, и тогда я поправлюсь!

— Хорошо, я куплю тебе щенка. Принесу его завтра. А ты уверена, что поправишься?

— Да, я поправлюсь. Но сначала мне нужна маленькая собачка. Маленькая белая собачка.

И у меня появилась маленькая белая собачка.

Это был шпиц с заостренной мордочкой и глазами, которые смотрели на меня так, как еще никто никогда не смотрел. Я положила его рядом с собой, и он, высунув розовый язычок, меня лизнул.

Я дала ему кличку: Волчонок.

Этот маленький песик лизал мои раны, и его язык — гладкий и влажный — доставлял мне такие приятные ощущения, что я позволяла ему это делать. Он благодаря какому-то непонятному для меня инстинкту понял, что я изранена, и пытался меня вылечить.

Мне захотелось выздороветь во что бы то ни стало. Ради этого щенка.

Старик оставил меня в покое. Это было очень кстати, потому что я пребывала в таком состоянии, что малейшее движение заставляло меня вскрикивать от боли. Мой Волчонок все время меня лизал, причем делал это с такой настойчивостью и любовью, что я прониклась к нему чувством безграничной признательности. Поначалу я настроилась на то что буду оказывать Старику ожесточенное сопротивление, однако этот песик своим языком очень быстро слизал всю мою решимость.

Я впервые в жизни стала относиться к кому-то с искренней безоговорочной любовью.

Наступило лето, и я, лежа привязанной к кровати на чердаке, превратившемся в парилку, изнывала от жары. Песик тоже сидел со мной взаперти, а природную нужду справлял в углу. Старик убирал его экскременты, когда у него было на это время. От запаха собачьих какашек и жары на чердаке было почти невозможно дышать.

Я мучилась от жажды и с нетерпением ждала, когда же наступит утро, потому что именно утром Старик приносил мне бутылку с водой. Без еды я, в общем-то, могла обойтись, а вот вода стала для меня настоящим объектом вожделения. Мой Волчонок в своей меховой шубе тоже мучился от жары.

Как-то раз, когда Старик забыл принести мне воды (это, должно быть, произошло в один из тех субботних или воскресных дней, когда он ездил удовлетворять свою ненасытную похоть с извращенцами из Венсенского леса или девицами легкого поведения с улицы Сен-Дени), мне стало казаться, что я вот-вот сойду с ума от нестерпимой жажды. Чтобы напомнить о себе, я стучала по полу и кричала. У меня в горле так пересохло, что слизистая оболочка стала похожа на наждачную бумагу.

Волчонок метался туда-сюда, обеспокоившись тем, что я так сильно разнервничалась.

И вдруг я увидела, как он наклонился над своей миской, в которой еще оставалось на донышке немного воды, аккуратно взял ее за край зубами и стал тянуть по направлению ко мне.

Этот его поступок был одновременно и трогательным, и ужасным — ужасным потому, что чуть не закончился ничем. Щенок подтаскивал миску все ближе и ближе к кровати, а затем, словно внезапно позабыв о том, что только что делал, он бросил ее и, подбежав к кровати, стал лизать мне руку.

— Принеси мне миску! Миску принеси!

Я пыталась заставить его подтащить ко мне миску с водой, показывая на нее пальцем. Песик, словно к нему вернулась память, вдруг бросился назад и, виляя хвостом, стал подталкивать миску ко мне носом. Я перепугалась, что сейчас он ее перевернет. Волчонок, должно быть, почувствовал это и снова стал потихоньку тащить свою ношу, вцепившись в ее край зубами.

Я наблюдала за его действиями, стоя коленями на полу и изо всех сил натягивая веревку, которой была за руки привязана к кровати. Когда песик дотащил миску до того места, куда я уже могла дотянуться, я, наклонившись, сама схватила ее зубами и, подвинув ближе, стала лакать со дна живительную влагу.

Она показалась мне настоящим чудом.

Наконец наступил тот день, когда Старик отвязал меня от кровати и выпустил с чердака.

Сколько времени я провела в подобном заточении — этого я не знаю. Возможно, несколько месяцев. Много месяцев.

Я поправилась: ребра срослись, синяки исчезли, а ожоги на ступнях и щиколотках зажили (благодаря тому, что их все время лизал мой Волчонок). Правда, на запястьях у меня навсегда запечатлелся след от веревки, которой я была привязана к кровати.