– Я сам уйду, пока не поздно! – вдруг произнес остановивший свой слоновий бег по комнате Величко. Жена его вздрогнула, засопела и присоединилась к Варваре Сергеевне. Теперь рыдали обе. Со стороны казалось, что в их жизни произошло какое-то невосполнимое горе. И если задуматься, то так оно и было. Привычный уклад, достаток, уверенность, то, что называют «жизненным кругом», – все это было уже далеко позади, в настоящем был немолодой возраст, усталость и страх, что сил и духу приспособиться к новой жизни уже не хватит.

Вернулась Варвара Сергеевна домой поздно. На улице уже стало смеркаться. Вырваться из мягкой хватки огромного велюрового кресла в гостиной Величко было непросто. Хотелось сидеть, молчать и слушать, как соседи вспоминают значительные, по их мнению, события, о чем-то спорят, изредка поворачиваясь к Варваре Сергеевне за поддержкой. Та кивала, но слушала их невнимательно – ей было хорошо в компании этих почти что родных людей. «Странно, а я все с ними пыталась соперничать, все мне казалось, что они заносчивые, – думала Варвара Сергеевна. – Не хочу идти домой. Там надо «работать» – успокаивать, придумывать, делать лицо». Она улыбнулась соседям, чувствуя себя, как заболевший ребенок, окруженный заботой.

Когда же она вошла в квартиру, то ее встретила тишина. Из комнат детей не доносилось ни звука. Она уловила какое-то движение из кабинета Алексея Владимировича. Варвара Сергеевна, не раздеваясь, прошла в комнаты, заглянула на кухню и только потом открыла дверь в кабинет. Муж сидел за столом и что-то писал.

– Вы потеряли меня?

– Нет, не мешай мне, Варя, освобожусь, поговорим. – Алексей Владимирович на минуту оторвался от бумаг. – Дети уехали. Велели передать, что ночевать будут у сестры твоей, им ближе от нее к чему-то там.

Жизнь в доме казалась непотревоженной. «Может, я себя накрутила и ничего страшного не произошло? И есть выход из этого?» – Она вздохнула и пошла на кухню.

Сама процедура увольнения Алексея Владимировича заняла совсем немного времени. Он получил в кассе какие-то деньги, стоимость которых была совсем невелика – инфляция в стране съедала заработки. Получил трудовую книжку и отправился оформлять пенсию. В очереди среди обычных смертных, которые никогда не ездили на персональных черных машинах, не получали спецзаказов, не шили себе костюмы из дорогущей импортной ткани в таинственной секции ГУМа, он просидел около трех часов. За это время он наслушался много чего и о партии, работе в которой отдал столько сил, и о демократии, и о воровстве и возмездии. Голова у него разболелась, от сквозняков, которые гуляли по собесовским коридорам, стало ныть ревматическое плечо. Домой он вернулся совсем больным.

Через две недели стало ясно, что у Алексея Владимировича воспаление легких. Это осложнение после перенесенной сильной простуды уложило его в постель почти на месяц. Варвара Сергеевна целиком отдалась уходу за мужем. Она разработала диетическое меню, не спала ночами, просиживая у его постели с какой-нибудь книжкой, бегала по городу в поисках деликатесов.

– Мам, ты отца залечишь! – возмущалась дочь.

– Не трогай ее. Не видишь – это она так переживает все, что случилось. Она пытается отвлечься, да и отцу приятно. – Вадим теперь навещал родителей часто. Он привозил пакеты с заморскими фруктами, хорошую рыбу и икру – все то, что раньше в доме не переводилось, и то, что сейчас Варваре Сергеевне стало сложно покупать.

– Вадим, сынок, откуда у тебя деньги? Наверное, все с книжки снял, – приговаривала Варвара Сергеевна, как будто забывая, что на сберкнижках граждан вообще ничего не осталось благодаря многочисленным денежным реформам.

Вадим по обыкновению что-то тихо бурчал себе под нос, бросал пакеты с деликатесами на кухне и шел к отцу в спальню. Там он, присаживаясь на край постели, сначала молчал, а потом начинал что-то рассказывать об учебе, о преподавателях, о своих статьях в научных журналах. Алексей Владимирович оживал. Он в отличие от жены был душой близок к старшему сыну. Ему нравились основательность и скрытая сила Вадима, которые чувствовались за немногословностью и некоторой угрюмостью. Вадим не торопился уходить от отца. В его поведении сложно было уловить нежность, сочувствие или трепетную сыновью любовь, но эти его посещения оказывали на Алексея Владимировича благотворное действие. Он оживал, с аппетитом съедал какой-нибудь фрукт и, приподнявшись на подушках, начинал давать сыну советы, делиться опасениями и наставлениями. По виду Вадима нельзя было понять, прислушивается ли он к словам отца, а Варвару Сергеевну эти визиты беспокоили. Она начинала заглядывать в спальню и подгонять Вадима:

– Отец устал, иди попей чаю с пирогом, а он пока отдохнет.

Вадим ничего не отвечал и не трогался с места, пока сам отец ему не говорил:

– Ладно, иди, я посплю.

Юра к отцу заскакивал на минуту-другую, рассказывал веселый анекдот и бросал в воздух оптимистично-безликие фразы:

– Так, я смотрю, ты молодцом. Так держать!

Отец кивал:

– Да, да.

Аня все больше помогала матери по хозяйству и с отцом вела беседы на домашние темы.

– Пап, когда поправишься, позвони куда-нибудь, на кухне вытяжка совсем не работает.

Отец начинал беспокоиться, пытался встать с постели, но тут вмешивалась Варвара Сергеевна:

– Не надо! Лежи! Потом! А ты иди, тебя к телефону! – Она заставляла мужа лечь, поправляла одеяло, давала в руки очки и книжку. Алексей Владимирович читал Пикуля. События, описываемые в романе, были так далеки от действительности, что чтение превращалось в полноценный отдых. Посещавший больного врач из районной поликлиники (оформить «пропуск ветерана» в спецуправление Алексей Владимирович не успел) с интересом разглядывал нестандартную номенклатурную квартиру и, выражая немного дерзкое почтение, говорил: