– Эмбер.

От ее имени у меня сжимается желудок, и я вновь поворачиваюсь лицом к нему. Чувствую себя обнаженной во всех смыслах и радуюсь, что мыльная пена закрывает меня по самую шею.

– Что?

– Ты хочешь знать, кто звонит. Это Эмбер. Всего лишь.

– А. – Не слишком тактичный ответ, но, учитывая его раздраженное настроение, это лучше, чем «знаю», которое я чуть не выпалила. – Почему ты не отвечаешь на ее звонки?

Он взъерошивает рукой свои волосы, оставляя их в сексуальном беспорядке.

– Потому что сейчас я, черт возьми, велел бы ей держаться от тебя подальше, но только подоходчивее.

Я поражена тем, как он зол. Кажется, даже чересчур, и хотелось бы мне знать почему.

– Она не заманивала меня в ловушку. – Я понятия не имею, почему защищаю женщину, которая не задумываясь растоптала бы меня своими «шпильками».

– Она загнала тебя в угол.

– А я позволила ей сделать это. Ошибка, о которой я сожалею.

– Ты не знаешь, на что способна Эмбер, а я знаю.

«Крис случился со мной». Я опускаю глаза, когда в памяти всплывают слова Эмбер. Слышал ли он, что она сказала мне? Имеет ли то обвинение, которое я почувствовала, какое-то отношение к его гневу? Да, думаю, имеет.

Я поднимаю глаза в поисках каких-нибудь ответов, но моргаю от неожиданности при виде Криса, снимающего рубашку.

– Что ты делаешь?

Твердые линии его лица смягчаются в ответ на этот глупый вопрос – пример очередной быстрой смены настроения.

– Раздеваюсь. А ты что-то имеешь против?

Мой взгляд скользит по восхитительно скульптурному телу, задерживается на сексуальных бицепсах, и во рту у меня пересыхает. Вопросы об Эмбер улетучиваются.

– Ни в коем случае, – заверяю я его и сама слышу в своем голосе возбуждение. – Почему так долго?

Он скидывает одну туфлю.

– Опять пытался быть галантным и дать тебе возможность понежиться в ванне. Что-то ни черта у меня не получается.

– Я рада, что ты это понял.

Когда вторая туфля летит в сторону, снова звонит его мобильный.

Раздраженная на Эмбер за то, что врывается в мою маленькую фантазию, я спрашиваю:

– Опять?

Крис бросает взгляд на телефон.

– На этот раз Блейк.

– Он мне нужен! – Я сажусь прямо, разбрызгивая пену и воду. – Мне надо поговорить с ним немедленно.

Глаза Криса окидывают мою голую грудь, потом поднимаются к лицу.

– Такая реакция моей женщины на другого мужчину – не совсем то, что может мне понравиться.

Я сажусь на колени.

– Не шути. Ответь, пожалуйста, и включи громкую связь, чтобы я не намочила телефон.

С озадаченным видом Крис нажимает кнопку и говорит:

– Одну минуту. Сара хочет поговорить с тобой.

Он садится на широкий край ванны и подносит телефон поближе ко мне. Я опускаюсь назад в воду и прижимаю колени к груди. Крис вопросительно вскидывает бровь, я киваю, после чего он говорит:

– Мы слушаем тебя, Блейк.

– Ну и хлопотное же дельце вы, ребята, мне подкинули, скажу я вам, – хмыкает Блейк в трубке. – Но мы, Уокеры, не любим подводить красивых женщин. Однако новостей у меня пока нет. Впрочем, как говорится, отсутствие новостей – тоже хорошая весть.

– На этот раз не насчет Ребекки, – говорю я, подумав об Эллином молчании, и значение этого молчания не может не тревожить меня. – Я ходила сегодня в мэрию посмотреть на Эллино свидетельство о браке.

– Что? – вскидывается Крис. – Когда?

– Утром. Шанталь водила меня.

Он открывает рот, потом бросает быстрый взгляд на телефон и сжимает губы, очевидно, решив, что то, что он собирается сказать, лучше сообщить наедине.

Я продолжаю:

– Когда Элла сюда приехала, она сказала, что сбежала с мужчиной и вернется через две недели. Но по закону приезжему можно здесь вступить в брак только после шестидесятидневного срока проживания.

– Может, ее доктор так влюбился, что забыл узнать про законы, – высказывает предположение Блейк.

Крис добавляет:

– Я постоянно живу тут, но не знал о правиле шестидесяти дней. Может, она просто решила пожить здесь подольше.

– Может, – соглашаюсь я без особой убежденности. – Но большинство людей предоставляют требуемое общественное уведомление о предстоящем браке, однако никакой записи нет. Она просто бесследно исчезла.

Мужчины молчат, и эта тяжелая тишина говорит, что оба понимают: дело скверное.