Луна помогла рассмотреть Пашку. Тот остался стоять с разинутым ртом…

Ерш проснулся от жадного поцелуя. Замотал головой. Перед ним, возле подушки, на коленях размякла тетка Вера. Вдруг она что-то вспомнила, напружинилась:

— Признавайся! Что затеял с Орлихой?

— На работу пристроить.

— Куда?

— В наш с тобой магазин.

Тетка схватила племянника за горло:

— Задушу!

Ерш отвел теткину руку и, довольный, подмигнул:

— Дура! Для отвода глаз! Твой старбень пока что умом не слаб.

— И слушать не хочу! — не сдавалась тетка. — У меня нет лишних денег!

Он приподнялся, снял со спинки кровати тяжелый бушлат и стал разгружать его:

— Во!.. На два года вперед!

Она дрожащими руками разложила драгоценности, выбрала обручальное кольцо и опять вспыхнула:

— Задумал обвенчаться с Грунькой?

— В глаза не видел ее!

— Перекрестись!

— Дура! Я же анархист!

— И ничего святого?

— Есть святое! Искусство! Ради него и сюда причалил, и водку бросил, и с прошлым амба. — Он глазами измерил большую светлую комнату с мраморным камином: — Вот моя мастерская!..

— А святые образа для магазина?

— К черту халтуру! Твой портрет напишу…

— А потом Орлихин?

— Как она на ряшку?

— Да ты что, люба, в самом деле не видел ее?

На теткином широком лице расплылась улыбочка. А он, лежа в постели, покосился на дверь:

— Где твоя компаньонша?

— На базар ушла.

— Добро!..

Массивные двери собора открыл сам дядя Савелий. На каменных плитах, возле иконы Старорусской богоматери, стояли круглые банки с краской. Старик подал племяннику кисти и указал на фанерные листы, прислоненные к стене:

— Это тебе, чадо мое, для эскиза…

Ерш потребовал стул со спинкой, установил на сидении фанерный лист и приступил к работе. Давненько он не держал в руке кисть. Краски ложились густыми мазками. Его глаза впились в образ богоматери с младенцем на руках.

Божья матерь смотрела на художника, казалось, с укором: «Эх ты, попович, клялся — конец блуду, а сам что? Хотел работать в клубе, а сам что?!»

— Черт-те что! — обозлился Ерш и намалевал страхиду с грозными глазами.

Дядя Савелий молился за колонной. На втором листе фанеры Ерш придал чудотворной облик Груни: резкий поворот головы, мохнатые брови, черные глаза и смуглость.

Второй эскиз он набросал быстро, вдохновенно. И только теперь захотелось курить…

— Дядя Савелий, дай спичку!..

Старик увидел в руке племянника кисет, открыл дверь храма и властным жестом пригласил курильщика на двор. Возле паперти, залитой солнцем, бродил лохматый рыжий пес. Староста ключами замахнулся на собаку:

— Пш-шел, поганый!

Матрос вынул из кармана шоколадную конфету, развернул ее и, причмокивая, направился к дворняжке:

— Не бойся… На-а, братишка…

Когда Ерш наговорился с Рыжиком и выкурил цигарку, он повел дядю смотреть эскизы. Племянник был уверен, что староста откажется от его дальнейших услуг.

— Что за черт?! — заорал матрос, войдя в храм. — Где они?!

Солеваров посмотрел на пустой стул и дрожащей рукой перекрестился. Он что-то забормотал, как тетерев на току.

Надо уметь из всего извлекать пользу. Ерш сказал дяде, что пока тот не найдет эскизы — племянник не возьмет кисть в руку. В сопровождении рыжего пса матрос пошел к монастырскому корпусу, в котором раньше находилось Духовное училище. Из этого заведения Гоша бежал когда-то на берег Черного моря…

«Вот бы с Груней в Крым», — мечтательно подумал он и глазам не поверил.

Под арку монастыря гулко шагнула Груня в темном платье с белым платком на плечах. Шаг крепкий, а голова склоненная, и в глазах печаль. Ее сопровождал Пашка со своими приятелями. Ерш подозвал Соленого:

— Что с Груней?

— Не знаю, — поежился тот, — не говорит…

— Ты обидел ее?

— Обидишь! — Пашка вислой рукой качнул в сторону чернобровой девушки. — Сам спроси…

Ерш загородил дорогу Орловой:

— Судьба моя, что с тобой?

Груня вскинула голову и безразлично сквозь зубы процедила:

— Отойди!

— Не отойду! Что случилось?

Она оглянулась назад…

Соленый, сжимая кулаки, подмигнул приятелям:

— А ну, ангелы, дружно!

Их было с Пашкой четверо, но Ерш не дрогнул. Он вытащил из кармана браунинг и так загорланил, что даже пес попятился…

«Ангелы» сразу притихли. Груня презрительным взглядом окинула своих хранителей. Церковная дружина скрылась в большом храме, где Ерш только что работал кистью.