Потом этот дурак Анкудинов… Кинулся Степан в ледяную шугу, вытащил его, пьянчугу, на берег, от верной смерти спас. Анкудинов к утру протрезвел, а Одинцов заработал себе нефрит. Два месяца день в день вылежал Степан на больничной койке. Потом доктора строго-настрого велели перебираться в теплые края.

Так оказался Одинцов в Маячинке.

К здешней реке Степан привык. Вольная здесь река, простор — глазом не охватишь, и богатая. По рыбе, прямо сказать, с Камой не сравнишь. В путину на тонях берут саженных осетров и севрюг. Случается, в невод такая белуга навалит, что всей бригадой ее, голубушку, на берег вычаливают. Угадает счастье, так и белорыбица в рыбацкой снасти окажется. Знатная рыба. В иные времена к царскому и патриаршему столу прямиком шла. Не часто выпадает рыбакам этот фарт. На штуки считают в путину белорыбиц. Дальше так пойдет, только в музее и посмотришь знаменитую рыбку. Водилась, мол, такая в Волге-матушке.

К остальному Одинцов привыкал трудно. Но не по душе Одинцову пришлась пустая степь, что начиналась за ильменями и тянулась в обе стороны на сотни километров. Выжженная солнцем, рыжая, голая земля, иссеченная змеистыми трещинами, испятнанная бесплодными солончаками. Круглыми и сухими, уставленными, как бельмастые глаза, в жаркое и пыльное небо. Ветер гонял по солончакам паучьи клубки перекати-поля, и сонные, равнодушные верблюды с облезлой шерстью на костлявых холках одиноко паслись на редких лоскутах несъедобных колючек. Ходили в маревом, жарком небе сонными кругами горбоносые беркуты, и желтые степные суслики уныло пересвистывались друг с другом.

Казалась Степану здешняя степь похожей на изболевшую душу старика, в которой уже не осталось ничего, кроме привычки дожить, дострадать до отмеренного судьбой смертного часа.

Не приживался Степан и в Маячинке. Пришлый человек в рыбацком селе, как заноза в пальце. Вроде и терпеть можно, а бередит с утра до ночи. Первые месяцы здешние рыбаки исподволь и зорко присматривались к новому инспектору. Приметили, что на работу он ярый: сутками пропадает на участке, разведывая протоки, перекаты, отмели и ямы, дотошно шныряет по извилистым ерикам и день за днем объезжает непролазные чащобы здешних камышей.

Узнали, что Одинцов мается почками и спиртного в рот не берет. Спаивать Степана никто не собирался, но в рыбацком селе непьющий человек, как яма на дороге. Всякий раз, хошь не хошь, а стороной объезжай. Ни на свадьбу, ни на крестины не пригласишь, за кружкой пива об жизни тоже не потолкуешь.

Валетом вроде новый инспектор хорош, а вот тузом он сгодится ли?

Кое-кто, видно, решил, что не так страшен черт, как его малюют. И когда подошло время путины, в вечерние и сумеречные часы на реку из боковых протоков и ериков стали выскакивать верткие моторки и неприметно выползать бударки, уключины которых были предусмотрительно обернуты мокрой мешковиной.

Тут инспектор Одинцов и показал маячинцам собственный характер.

Первым в его руки угодил Василий Бреев, детина ростом с добрый карагач. Приглушив мотор катерка, инспектор подплыл к бударке Бреева в тот момент, когда тот выпутывал из сети метрового осетра, и попросил предъявить рыболовный билет. Разрешения у Бреева не оказалось.

— Чалься за меня, — приказал инспектор и привел бударку Бреева к маячинскому дебаркадеру. Здесь он по всей форме составил протокол, конфисковал у моториста добытого осетра, новенькую капроновую сеть и наложил семьдесят рублей штрафа.

— Помене бы, товарищ инспектор, штрафу дали, — попросил он, расстроенно моргнув белесыми ресницами. — Не осилю столько… Не на продажу ведь ловил. И за сеть надо с добрыми людьми рассчитаться.

— Скажешь, кто сеть дал, сбавлю штраф.

— Мой грех, инспектор, других марать не стану. У нас такого не водится, — хмуро ответил Бреев. — Я по-людски тебя прошу, а ты меня на пакость сбиваешь. Не круто ли гнуть начал? У каждой палки два конца.

— Пуганый я уже, Бреев, — коротко усмехнулся Степан. — Все равно узнаю, где сеть добыл.

— Моя сеть… Полная моя собственность. Так в своем протоколе запиши и больше этого предмета не касайся.

Когда инспектор велел нарушителю отнести на приемку конфискованного осетра, Бреев вдруг налился темной кровью, ожег Степана бешеным блеском вмиг поседевших зрачков и заорал на все село:

— Сам волоки! Тащи рыбину на собственной хребтине, а меня не касайся! Не обязан я таскать… Понасажали вас на рыбацкую шею! Возле реки живем, а свежей ухи нельзя попробовать… Все равно вам на сторону меня не своротить. Как ловил, так и буду ловить.

Бреев плюнул под ноги инспектору, выматюгался длинно и зло и ушел от дебаркадера.

Одинцов передал материалы о случившемся в товарищеский суд для общественного воздействия на упрямого Бреева.

Не один Бреев решил для себя, что «как ловил, так и ловить буду».

Вот вчера вечером, объезжая «плав», инспектор увидел крашенную в неприметный темно-свинцовый цвет моторку, которая, держась в тени камышей, быстро шла сверху. Одинцов хотел поближе рассмотреть проезжающих, но моторка легко прибавила ход и скрылась от инспектора за поворотом. Вроде и ничего особенного в том не было — мало ли моторок проезжает по реке. Но чутье подсказало инспектору, что не зря объявилось возле тони шустрое суденышко, и Одинцов стал засадой в дальнем конце «плава», где начинались запретные для промысла места.