Капитан «Жереха» Иван Трофимович Усик встретил корреспондента без энтузиазма.

— К нам, значит, начальство сбагрило, — с грубоватой откровенностью сказал он, сонно моргнул маленькими глазами и почесал пальцем лысую голову, похожую формой и цветом на перезрелый огурец, что рачительные хозяйки оставляют на грядках семенниками. — Интересного у нас ничего не высмотрите. Вода и рыба — вот все наши картинки. Разносолов на котле тоже не держим. Одним словом, житье не разлюли малина.

Ивашин слушал капитана и пытался угадать его возраст. Усику можно было дать и тридцать лет и пятьдесят. Пропеченное, выдубленное до густой коричневости ветром, слепящим солнцем, влажным дыханием реки, лицо капитана с приплюснутым но-утиному носом, прочно законсервировалось на какой-то непонятной возрастной отметке. Манера без нужды скрести возле уха согнутым пальцем и смотреть при разговоре мимо собеседника делали эту задачу неразрешимой.

— А так — прокатитесь… Места на буксире хватит… Василий, отдай чалку!

Молодой матрос в опрятной ковбойке и расклешенных джинсах с фирменной нашлепкой «Милтонс» пробежал, как циркач по проволоке, по узенькой кромке фальшборта, легко перемахнул на пристань и скинул с кнехта петлю причального троса.

— Вперед помалу! — негромко скомандовал капитан в раструб переговорной трубы.

Рейс начался. «Жерех» должен был отвести на тоню порожние прорези — пузатые плавучие садки с продольными щелями в корпусе и воздушными отсеками на корме и на носу. В прорези приемщики рыбоводного хозяйства берут на тонях производителей судака, сазана и «красной» рыбы — севрюг, осетров и белуг.

Обратным рейсом «Жереху» предстояло доставить в хозяйство этот живой, деликатный груз.

Майское слепящее солнце удушливо колыхалось в синем, промытом и вычищенном до блеска небе. На просторной воде, рябеющей от ровного ветра, переливались мириады ослепительных зайчиков, от которых ломило глаза. Солнце припекало голову и плечи, а ноги стыли в сырой прохладе реки, не прогревшейся еще после паводка. На разливах мокли косматые, с корявыми стволами ветлы. Переливались зелеными волнами камыши в неоглядных ильменях. Ветер отгонял жару к плоским берегам. На их иссушенных склонах темнели промоины от коротких, буйных весенних дождей и лепились сизые лоскуты перекати-поля, неведомо как набравшего угрюмую силу на растрескавшейся, пропеченной солнцем, словно сковороде, глине.

Из четырех человек, составлявших команду «Жереха», появлению Ивашина обрадовался лишь молодой матрос в опрятной ковбойке. Через час Игорь разговаривал с Василием Бабичевым, как со старым знакомым.

Матрос спросил Ивашина, читал ли он книгу «Огонь в полночном океане». Игорь напряг память, но вынужден был признаться, что такой книги не читал.

— Мировая книженция, — похвалил Василий неизвестное Ивашину произведение литературы. — Про Героя Советского Союза капитана Гаджиева. На его подводную лодку наскочил эсминец и три катера. Начали, заразы, глушить ребят глубинными бомбами, а Гаджиев всплыл и — бенц! — одной пушечкой раздолбал фашистов на макароны. Вот это мужик. С таким куда хочешь люди пойдут…

Бабичев покосился на капитанскую рубку, где Усик неспешно крутил штурвал, и Игорь мысленно согласился, что капитан «Жереха» не походит на героического Гаджиева и только жизненные обстоятельства вынуждают людей состоять под его командой.

— Мой родной дядя, главстаршина Бабичев Петр Михайлович плавал на подводной лодке у Гаджиева… Не вернулись они. Ушли на задание и не возвратились на базу.

Матрос посуровел и уставился на широкую воду задумавшимися глазами. Ивашин видел его профиль с крутым, четко прописанным лбом и чуть тяжеловатым подбородком, на котором темнел косой шрам, оставшийся, наверное, еще от мальчишеских драк. Взгляд карих, опушенных по-девичьи густыми ресницами, глаз был строг и прям. Василий Бабичев думал сейчас о собственном дяде. Он знал его по рассказам старших.

— Мать говорит, что я на своего дядьку похож. Вылитый, говорит, в него…

Василий подобрался телом и просторнее развернул прямые плечи. Наверное, чтобы Игорь мог высмотреть в нем сходство с неведомым главстаршиной, погибшим в далеком Баренцевом море задолго до того, как нынешний матрос «Жереха» впервые пискнул в родильном доме.

Это простодушное желание Василия тоже понравилось Игорю. Он внимательно пригляделся к новому знакомому и приметил в нем ту особую ладность в одежде, которая по его убеждению присуща только настоящим морякам.

Капитан буксира носил стоптанные кирзачи с вытертыми голенищами, усатый механик явно пенсионного возраста щеголял в заплатанных кедах с обрывками шнурков. У Василия же ботинки сияли чуть не лаковым блеском и закатанные рукава обыкновенной ковбойки выгодно оттеняли мускулистые, отличного рисунка загорелые руки с тонкими и сильными запястьями.

На палубе буксира, выбитой подковами рыбацких сапог, замусоренной скорлупами сухой чешуи, испятнанной мазутом и подтеками битума, выдавленного из пазов жарким солнцем, ботинки Василия сверкали, как укор любой неряшливости. Игорь невольно подобрал ноги, чтобы его кожимитовые туристические вездеходы, ободранные на носах, оказались подальше.

Василий приметил движение и снисходительно улыбнулся.

— У подводников порядочки строгие… И корабль, и оружие, и роба — все чтобы как стеклышко. Капитан Гаджиев по высшей марке требовал.

Ивашин ощутил тебя законченным неряхой.

— Жили люди в то время! Бой, канонада, жизнь или смерть. Один на один выходили, ни бога, ни черта не боялись. А теперь?

— Теперь тоже есть. И бои, и канонады, и схватки. Называется все это по-другому.

— Понимаю — трудовые подвиги. Так это ведь БАМ, Антарктида… Целину вон ребята покоряли. Мосты через реки строят, тоннели проходят. Читаешь газеты — и завидно иной раз становится.