— Я люблю тебя, — сказала я. — Я безумно тебя люблю и понимаю, что это судьбоносный шаг, что положить конец браку, пусть даже очень несчастливому, — это…

— Лора, не надо. Прошу тебя.

От его голоса меня мороз пробрал по коже. Он был невыразительный, пустой, с оттенком едва уловимой грусти.

— Если б ты повернул назад, встретился со мной где-нибудь. Я знаю, мы могли бы…

— Не могу, — перебил он меня.

— Но ты же знаешь, то, что связывает нас…

— Знаю. И все равно не могу…

— Но, любимый, после всего того, что мы говорили друг другу…

— Да, я помню каждое слово — и твое, и свое.

— Значит, ты лгал?

Я услышала нечто похожее на всхлип, который был тотчас же подавлен.

— Едва ли, — наконец ответил он.

— Тогда ты понимаешь, что это… мы…

— Мы, — повторил он — тихим, тусклым голосом.

— Мы. Для нас, как мы говорили, самое значимое местоимение…

Молчание.

— Ричард, прошу тебя…

Молчание.

— Неоспоримая реальность, — не унималась я. — Ты говорил про неоспоримую реальность.

— Знаю.

— Значит, ты также знаешь…

— Что я просто не могу…

— Но почему, почему, если ты знаешь, что такая любовь случается лишь раз, может, два раза в жизни…

— Я это знаю. Я все понимаю. Но…

Молчание.

— Ричард?

— Я должен был уехать.

— Ты меня любишь?

— Ты знаешь ответ.

— Тогда, пожалуйста, прошу тебя, поверни назад и приезжай сюда. Мы можем…

— Не можем. Я не могу. Больше мне нечего сказать.

Молчание. Я услышала еще один сдавленный всхлип. Потом:

— Прощай.

В трубке зазвучали гудки.

Я тотчас же нажала кнопку повторного вызова. Мне ответил чужой бесстрастный голос:

«Вызываемый вами абонент сейчас ответить не может. Попробуйте позвонить позднее».

Я попробовала позвонить через минуту, потом через пять, потом почти до шести часов звонила каждые пять минут. Солнце затмила невообразимая темнота. В течение того часа, что я пыталась дозвониться до него — и в ответ слышала тот бездушный голос (он специально выключил автоответчик, чтобы я не смогла оставить ему сообщение с умоляющей просьбой пересмотреть свое решение?), — я прокручивала в голове наш последний разговор по телефону, вспоминала его сдавленный всхлип и пыталась понять, почему он, заверив меня в своей любви, продолжал твердить: «Я не могу».

Но ответ на этот вопрос был очевиден. Он не мог начать новую жизнь, потому что просто не мог.

Я не могу.

Вот она — простая, неприкрытая правда.

Я не могу.

Тот час изнуряющего отчаяния близился к концу. Я наконец-то перестала мерить шагами комнату и, заливаясь слезами, непрерывно убеждала себя, что, если б только он включил свой телефон, мы бы все решили (решили — словно эта проблема имела простое решение). А те три коротких слова звучали в моей голове, будто погребальная песнь.

Я не могу.

Мне так хотелось получить ответы, хотелось понять, как он мог отвергнуть меня, если всего несколько часов назад уверял, что я любовь всей его жизни. Но зачем искать ответы, когда и так все яснее ясного.

Я не могу.

Ничего не объяснил, не попросил понять его, даже не попытался заронить ни малейшей искры надежды — просто отгородился от меня стеной молчания.

Я не могу.

Дверь захлопнулась наглухо. Окончательно. Бесповоротно. И сколько бы я ни ломилась в нее, она уже не откроется.

Я не могу.

Голова шла кругом. Должно быть, нечто подобное чувствовал Эрик, когда на него наехал грузовик и он слетел с велосипеда. Шок, вызванный тем, что ты больше не властен над собой, над своей судьбой, что все, что тебе казалось надежным, реальным, незыблемым, у тебя отобрали. И как результат, теперь тебя ждет столкновение с самой жесткой поверхностью, к которой ты несешься на всех парах. Эрик, любовь моя. В минуты отчаяния я задавалась вопросом, успел ли он понять, что умрет, в те несколько ужасных секунд между наездом грузовика и ударом о землю, от которого ему свернуло шею и снесло всю левую часть головы. Свободное падение — страшная вещь. Даже тот, кто умышленно прыгает из окна, не должен думать о чудовищном столкновении с землей. Пока не упадет.

Я отошла от окна: от собственных хаотичных мыслей о свободном падении меня бросало в дрожь.

Но я сама находилась в свободном падении. И приземление будет жестким, беспощадным: я вернусь к прежней жизни. Продолжу влачить жалкое существование в браке, лишенном дыхания жизни, любви.

Гибель надежды.

Жизнь, подобная смерти. Потому что надежда на счастье только что угасла в очередной раз.

Могла бы я поспешить к своей машине, помчаться в Бат, подбежать к его дому, колотить в его дверь, пока он не выйдет ко мне, броситься к нему в объятия, сказать ему, что мы должны исходить из собственных интересов, поступать так, как диктуют нам наши чувства, отогнать его рассерженную жену и убедить его уехать со мной в ночь?