— Гостиница может предоставить нам автомобиль.

За наш кофе я расплатился банкнотой в сто крон, отметив про себя, что на купюре изображена не какая-нибудь знаменитость, изобретатель, например, или политик, а медоносная пчела. Андерс уже встал из-за столика и направился к выходу, когда я обратился к нему по-шведски:

— Подожди.

Я вспомнил, каким ослепительно белым и чистым показался мне на ферме выпавший снег и как у меня затеплилась надежда, что это может стать для всех нас новым началом. И я не собирался возводить здание будущего на лжи.

Свою историю я начал с того, что попросил Андерса не уходить, пока он не выслушает меня до конца. Резкая перемена в моем поведении смутила парня, но он согласился. Но по мере того как я рассказывал, как обманул его, Андерса все сильнее охватывал гнев. Я видел, что он то и дело порывался встать и уйти, но, верный своему слову, всякий раз оставался на месте. Он смягчился, и гнев его сменился печалью, когда я рассказал о взаимоотношениях матери с Мией и о том, что произошло после исчезновения девушки. К концу моего рассказа его недовольство испарилось, хотя он не смог скрыть разочарования, когда понял, что и на этот раз мир не признал в нем задатки великого художника. Но я заверил его, что, будучи простым ценителем, восхищаюсь его талантом, как, кстати, и владелец галереи, электронным адресом которого я воспользовался. Наконец я спросил, нельзя ли мне поговорить с Мией. Он попросил меня подождать в фойе. Ему нужно позвонить. Странно, но мне даже не пришло в голову, что он может не вернуться. Я закрыл глаза и принялся ждать. На душе у меня было легко, несмотря на риск, на который пришлось пойти.

Мы приехали в жилой квартал на окраине города. Криво улыбнувшись, Андерс пробормотал:

— Настоящий художник должен жить в бедности.

Он был романтиком, из тех, кто как раз и способен вдохновить девушку на побег из дома. Мы стали подниматься по обледенелым ступенькам, ступая след в след, поскольку только середина лестничного пролета была безопасной для ходьбы, а лифт не работал. Дойдя до верхней площадки, Андерс вынул из кармана ключи. Пошутив насчет того, что ему принадлежит пентхаус, он распахнул передо мной дверь и перешел на шведский:

— Миа скоро придет.

Я сидел и ждал в гостиной в окружении его картин. Мебели у них было очень мало, телевизора не было совсем, на стене красовался лишь небольшой радиоприемник. Чтобы скоротать время, Андерс начал рисовать. Примерно через полчаса в замке заскрежетал ключ. Выйдя в коридор, я впервые воочию увидел Мию. Тепло укутанная от пронизывающего холода, она выглядела старше своих шестнадцати лет. Я почувствовал, как девушка буквально впилась взглядом в мое лицо, выискивая в нем черты матери. Закрыв дверь, она принялась разматывать шарф. Когда Миа сняла зимнее пальто, я увидел, что она беременна, и едва не поинтересовался, кто же отец ребенка, но вовремя прикусил язык.

Мы втроем уселись в крошечной кухоньке, и деревянный пол, покрытый узорчатым линолеумом, поскрипывал под нашими стульями. Чай мы пили с сахаром, поскольку мед, как я понял, был для молодых людей непозволительной роскошью. Готовясь выслушать правду о событиях минувшего лета, я вдруг ощутил, что боюсь того, что мать ошибалась. Миа начала рассказ:

— Я никуда не убегала. Это Хокан попросил меня уехать. После того как я призналась ему, что беременна, он договорился об аборте. Если я собиралась и дальше оставаться на ферме в качестве его дочери, то должна была вести себя так, как он находил приемлемым. Он утверждал, что беспокоится о моем будущем. Наверное, так оно и было. Но еще сильнее он беспокоился о собственной репутации. Я превратилась для него в позор и бесчестье, перестав быть дочерью, которую он хотел иметь. Я не знала, что делать. Денег у нас с Андерсом было совсем немного. Мы — не безмозглые юнцы. Какие из нас родители? Ну, я почти сдалась и уже готова была согласиться на аборт. А однажды ночью я увидела, как по полю идет ваша мама. Не знаю, что она там делала. Но я вспомнила наши с нею долгие разговоры. Она разительно отличалась от всех остальных. Она рассказывала мне о том, как сама убежала с фермы, когда ей исполнилось всего шестнадцать лет, и у нее не было совсем ничего, а она добралась до Англии, где начала свое дело и обрела семью. Я подумала: вот женщина, которой я восхищаюсь. Она обладает внутренней силой. Перед Хоканом склонились все, кроме нее, и за это он ее возненавидел. И я заявила Хокану, что если не могу оставить ребенка, то уйду. В глубине души я была уверена, что он передумает, когда увидит, насколько серьезно я настроена. Но он согласился. И при этом даже не спросил мнения Эльзы. Она была моей матерью, но повлиять на мое будущее никак не могла. Эльза была очень расстроена. Она пишет мне каждую неделю и регулярно навещает нас, всякий раз набивая холодильник продуктами. Она очень скучает по мне, а я — по ней. — Голос Мии дрогнул и сорвался. Она действительно любила Эльзу. — Она добрая женщина. И всегда была такой. Но она никогда не осмелится возразить Хокану. Она давно превратилась в его служанку. А я не хочу стать такой, как она.

Я спросил у Мии, не она ли в гневе изрубила деревянных троллей Хокана. Но девушка лишь отрицательно покачала головой. Поразмыслив немного, я назвал единственного человека, который мог решиться на такой шаг:

— Значит, это сделала Эльза.

Миа улыбнулась при мысли о том, что ее кроткая и покорная мать вооружилась топором и в щепки изрубила троллей Хокана, но сказала:

— Быть может, наступит день, когда она бросит его.

Я поинтересовался у Мии, почему она напилась на втором празднике летнего солнцестояния, но девушка опять покачала головой. Если она и выглядела пьяной, то только потому, что в тот день узнала о своей беременности. Она просто была потрясена и растеряна. Следующие десять дней она прожила настоящей пленницей на ферме — и эти дни стали худшими в ее жизни. После того как она твердо решила оставить ребенка, Хокан разработал план. Он хотел, чтобы она исчезла. Он не желал объясняться и оправдываться перед местной общиной. Он бы не вынес такого позора.

— Он придумал всю эту историю с бегством, чтобы выставить себя жертвой.

Выходит, мать опять оказалась права. Чтобы сбежать с отдаленной фермы, нужен план, вот только составила его не Миа, а Хокан. Причем план оказался тайным. Детективу Стеллану рассказали о том, что Миа не пропала без вести. Поэтому искать ее никто и не собирался. Объявления о ее пропаже появились в тех местах, где от них по определению не могло быть никакой пользы. В конце каждого месяца Хокан переводил некоторую сумму на банковский счет Мии. Он же оплачивал эту квартирку. Он мог прийти сюда, когда ему вздумается, но до сих пор так и не воспользовался своим правом.

Когда девушка, закончив свое повествование, умолкла, я поинтересовался, не грозила ли ей какая-нибудь опасность. Мать была уверена в этом. Но Миа лишь покачала головой.

— Хокан никогда не поднимал на меня руку и даже пальцем не тронул. Это не в его характере. Он никогда не повышал на меня голос. Если мне нужна была новая одежда, он покупал ее в тот же день. Он давал мне все, чего я хотела. Он называл меня избалованной. Он прав. Я действительно избалована. Но он не любил меня. Мне кажется, он даже не знает, что такое любовь. Для него она означает лишь одно: контроль и власть. Хокан рылся в моих вещах. Он нашел мой дневник за зеркалом в деревянной раме, которую вырезал для меня Андерс. Но он положил дневник на место, чтобы я и дальше вела его, а он читал. Когда я поняла, что он задумал, то вырвала исписанные страницы и положила дневник обратно в тайник. Тогда он разозлился, словно дневник принадлежал ему.