— Но... — начал было Таров. Он хотел сказать, что находится в личном распоряжении атамана. Бакшеев будто прочитал его мысли:

— С Григорием Михайловичем я договорился.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — Таров подтянулся, щелкнул каблуками. Бакшеев собирался инспектировать белогвардейские войска, расположенные на линии Хайлар — Маньчжурия. Таров должен был сопровождать генерала.

Доктор Казаринов неодобрительно отнесся к сообщению Тарова.

— Не хватало, чтобы свои всадили тебе пулю в лоб, — ворчал он. — Что? Не согласен?

— Я не буду подставлять лоб, — пошутил Ермак Дионисович.

— Пуля может и в заду дырку пробуравить. Думаешь, слаще? Ладно, — сказал Казаринов, смирившись. — Полагаю, не долго будешь отсутствовать. Красная армия отобьет охоту у Чжан Цзо-лина и его прихвостней меряться с ней силами...

Решительное наступление частей вновь созданной Особой Дальне-Восточной армии застало Бакшеева и Тарова в районе высоты Тавын-Тологой, где китайские и семеновские подразделения занимали неприступную, как им думалось, оборону. Однако ни удобная местность, ни отчаянное сопротивление не спасли белогвардейцев от разгрома.

Наступление советских войск было неудержимым. Сокрушительный удар у Далайнора и Хайлара вызвал огромные потери у китайцев и семеновцев, панику и разложение. Чжан Цзо-лин запросил срочные переговоры. В декабре в Хабаровске был подписан протокол, по которому на КВЖД восстанавливалось положение, существовавшее до начала конфликта.

Таров возвратился в Харбин. Естественным следствием крушения планов и надежд эмигрантов были растерянность и общее уныние. В высших кругах белой эмиграции с новой силой вспыхнули склоки, раздоры, грызня. Семенов все время отсиживался на своей даче в Дайрене, в Харбине почти не показывался.

Таров стал было подумывать о том, что не пора ли попроситься домой. Правда, даже Казаринову он не открывал своих беспокойных дум.

Но развернулись новые события...

По соседству с Таровым жила семья Батуриных: Мария Васильевна — вдова каппелевского офицера, погибшего под Иркутском, ее восемнадцатилетний сын Ростислав и четырнадцатилетняя дочь Нина. Славку привезли в Харбин, когда ему было лет пять-шесть. Он вырос на глазах Тарова. О родине Славка знал по рассказам матери и других эмигрантов. Рассказы эти были не всегда объективными и не очень честными. Что-то подсказывало мальчику, что верить им нельзя. Он тянулся к Тарову, ожидая услышать от него что-то другое. Но Ермак Дионисович не мог открыть всей правды и все же старался зародить и сохранить у Славки добрые чувства к России.

Однажды Таров, мучаясь бессонницей, вышел на крыльцо и закурил. Был тот предрассветный час, когда ночь не ушла, а утро еще не наступило. На ветвях каштанов лежал иней. По Конной улице, воровски озираясь, бежал Ростислав. Увидев Тарова, он оторопело остановился и поздоровался, еле сдерживая одышку. Вид у него был растерянным и напуганным.

За несколько дней до этого Таров видел Ростислава в форме «Российского фашистского союза» — черной косоворотке, с черепом и скрещенными костями на рукаве. Тогда он огорчился и посчитал себя виноватым в том, что не смог уберечь парня от фашистской заразы. И вот сейчас подумал, не выполнял ли Славка поручения союза. Он присел на перила крыльца и окликнул Ростислава.

— Ты откуда? Такой вид, будто убил кого-то. — Таров знал: если человеку высказать тяжелое обвинение, он обязательно станет оправдываться и раскроет правду. Славка молчал.

— Чего молчишь?

— Боюсь... Тут такое дело, Ермак Дионисович.

— Ты что, перестал доверять мне?

— Ладно, расскажу. — Ростислав по-мальчишески тряхнул рыжими кудрями. — Только дайте слово, что сохраните тайну...

— Разумеется, — сказал Таров и подумал: «Еще совсем мальчишка, все игра для него». Но игра оказалась не такой уж безобидной.

— Сегодня поджигали вагоны на Бензянском вокзале.

— Зачем?

— Не знаю.

— А вчера? — наугад спросил Таров.

— Вчера стреляли холостыми патронами по машинам с японскими флажками.

— Почему по японским? По другим тоже стреляли?

— Нет, только по японским, так приказал Константин Владимирович.

— Родзаевский?

— Он и Лев Павлович...

— Какой Лев Павлович?

— Ну, Охотин, помощник Родзаевского... Некоторые кидали гранаты без взрывателей в дома, где живут японцы, а то просто вели пальбу из винтовок в Фуцзядяне [3] ...

— А хорошо платят, что ли?

— Платят? Пустяки. По пять даянов за ночь.

— Да, не густо... Нравится тебе у них?

— Приветствие нравится: «Слава России!» Они не только языки чешут, что-то делают.

Уснуть в ту ночь Тарову не удалось. Едва задремав, как был разбужен лязгом гусениц о булыжную мостовую. Ермак Дионисович сунул ноги в расшлепанные тапочки, подошел к окну, раздвинул ситцевые занавески. По улице с грохотом ползли танки и тупорылые грузовики. В машинах сидели японские солдаты, в руках винтовки с примкнутыми плоскими штыками. Над городом кружились самолеты. За ними опускались тысячи листовок, летели, как бабочки, трепеща крыльями. Воззвания появились на заборах, на стенах домов. В них говорилось, что народ Маньчжурии восстал против самозванного правительства Гоминьдана и пожелал создать свое независимое государство Маньчжоу-Го. Японское императорское правительство, руководствуясь чувством гуманности и глубочайшего уважения к народу, решило оказать ему помощь в достижении благородных стремлений.