— Смотрите, Михаил Иванович, что получается. Люди, попавшие в Хогоин, подвергаются «токуй ацукаи». Оттуда никто не возвращается. Стало быть, «особые отправки» — это условное название какой-то операции. Причем, в лагерь направляют людей, которые по словам поручика Юкавы, совершили преступления против Японии, но судить их нельзя. Далее, они исчезают бесследно. Можно допустить мысль, что их просто уничтожают. Однако такое предположение мне кажется маловероятным.

— Да, где-то, несомненно, собака зарыта. Что можно сделать?

— Поручик Юкава и старший унтер-офицер Кимура — две ниточки. Но поручик признался: он ничего не знает точно и лишь подозревает что-то страшное...

— Займись Кимурой, пока стеллажи твои не отодвинуты.

Задача эта оказалась не трудной, потому что после первой встречи Кимура сам потянулся к Тарову. Он нередко заходил покурить и потолковать о жизни. Нет, Кимура не плакался, не жаловался на жизнь. Японцы вообще не любят выносить на люди свои печали и заботы. Кимура по крестьянской доброте своей хотел удовлетворить любознательность хорошего человека, каким он считал Тарова, и послушать его умные рассказы.

Ермак Дионисович отвечал взаимностью. Он разъяснял старшему унтер-офицеру смысл Октябрьской революции; рассказывал о жизни колхозников, о том, как советское государство заботится о человеке.

— У нас перед войной ввели разверстку на рис, — говорил Кимуpa. — За бесценок рис отбирали. Налоги высокие, удобрения дорогие...

— А там крестьяне ведут коллективное хозяйство, — говорил Таров. — Государство обеспечивает тракторами, машинами, удобрениями...

— Это хорошо, — соглашался Кимура. — А мы говорим: удобряй землю ночью, то есть все делай тайком от соседа. Как звери живем — у каждого свое логово.

Кимура, должно быть, сознавал, что за такие разговоры может влететь от начальства. Он заходил к Тарову, соблюдая предосторожность. Но отказаться от них уже не мог: бесхитростные и откровенные беседы, видимо, стали для него потребностью.

Однажды, это было уже в августе, Кимура зашел после ночного дежурства. Бессонная ночь, письмо из дома и несправедливый выговор офицера сильно расстроили его.

— Плевать я хотел на все. И победа не нужна. Я уже ничему не радуюсь и терять мне нечего: сына убили, землю отобрали...

— Как отобрали?

— Старуха не могла платить налоги. Разве женщине по плечу такое дело? И тут нет покою: офицеры-мальчишки из кожи лезут, выслуживаются...

— Сколько лет было вашему сыну? — спросил Таров, когда удалось немного успокоить унтер-офицера.

— Родился он в год великого землетрясения. Вот и считайте, сейчас ему было бы девятнадцать с половиной.

— Жалко парня, пожить не успел, — сказал Ермак Дионисович, глубоко вздохнув. Он решил воспользоваться подходящим настроением Кимуры и повернул разговор в нужном направлении. — На войне, ладно, бывает, человек ни за что пропадает... Я думаю о своем соседе по камере Рыжухине. Добрый и честный старик, а будто в воду канул. Вы тогда сказали, что Рыжухина отправили туда, откуда не возвращаются. Как понимать это, Кимура-сан?

— Его сначала перевели в лагерь Хогоин, а потом на станцию Пинфань, это недалеко, километрах в двадцати от города. Вот оттуда живым никто не выходит.

— Что же там такое, Кимура-сан? — нетерпеливо спросил Таров.

— Не знаю.

Приблизившись к Тарову и перейдя на шепот, Кимура рассказал, что на станции Пинфань размещается особая воинская часть. Главное здание построено в виде замкнутого четырехугольника. Вокруг возведены земляной вал и бетонированная ограда. Ограда обнесена колючей проволокой.

— Мне приходилось конвоировать заключенных в Пинфань, но заглянуть во двор ни разу не удалось, — сказал Кимура. — Мы обычно въезжаем в мрачный тоннель, сдаем людей и возвращаемся. Как правило, ездим ночью, в специальных автомашинах. Заключенных заковывают в кандалы или крепко связывают веревками. Поверьте мне, я больше ничего не могу сообщить.

Таров не сомневался в том, что рассказ унтер-офицера Кимуры правдив: волнение его было неподдельным.

Вечером, гуляя по городу, Таров восстанавливал в памяти сообщение Кимура: «Если так строго охраняют — значит, там важные секреты. А что если поехать в Пинфань, поглядеть своими глазами?» Но скоро понял: ничего он там не увидит, зато немотивированное появление в запретной зоне наверняка приведет к провалу.

Таров вернулся в ямото, пожевал засохшую данго — рисовую лепешку и лег в постель. Он лежал с закрытыми глазами и думал. Припомнилась японская сказка. «Силач Момотаро придавил главного черта к земле, сел верхом на его широкую спину, сжал ему шею сильными руками и говорит: «Ну что, пришел твой конец?» Перехватило у черта дух, из глаз покатились слезы. Стал черт просить: «Отпусти меня, пощади мою жизнь! Я тебе за это все свои сокровища отдам!» Отпустил его Момотаро. Открыл главный черт кладовые, а там такие сокровища, равных которым на свете нет: и плащ-невидимка, и зонт-невидимка, и волшебная колотушка Байкоку — бога счастья. Ударишь колотушкой — и любое твое желание исполнится».