Моя мать применяла ко мне особо изощренные пытки в моральном плане: каждый раз, когда я приходила за своими детьми, она встречала меня какой-нибудь жуткой вестью. Прежде чем позвонить в дверь, я минутку стояла и собиралась с духом, чтобы достойно пережить очередной удар. Мама открывала дверь и изрекала:

— Ты мне должна двести сорок два злотых и пятьдесят грошей.

Или:

— Несчастье! Войди и посмотри сама! Кран течет!

Или:

— Не могу я больше с твоими детьми! Роберт снова порвал штаны.

Или:

— Я купила Ежи сандалики, и ты мне должна отдать сто шестьдесят злотых.

Все это обрушивалось на меня на пороге, я уже не знала, чего ожидать в очередной раз, и становилось все труднее это выносить, пока не случился кризис. Мамочка побила собственные рекорды. Однажды она открыла мне дверь и возвестила:

— У Ежи болезнь Гейне-Медина.

Я едва не скончалась на месте.

— Почему? — простонала я. — Откуда? Кто это сказал?!

Оказалось — никто. Это был личный вывод моей матушки на основании того, что три недели назад у Ежи был насморк. Болезнь Гейне-Медина меня добила, терпение у меня оборвалось, и я перестала реагировать вообще на пламенные объявления. Скажи мама, что дом горит, я не поверила бы даже при виде пляшущих языков пламени.

Муж, в свою очередь, не отставал от своей тещи и порой устраивал светские конфузы. Он был закоренелым трезвенником, капли в рот не брал и умел создавать за столом соответствующую атмосферу. На любом торжестве, неважно, у нас или на именинном обеде, например, или по другому какому поводу, он позволял налить ему рюмку. Потом поднимал свою рюмку, нюхал и отставлял в сторону с таким омерзением на физиономии, что у людей руки отсыхали поднять свои рюмки. Те же, кто эти рюмки уже поднял, после такого демарша глупели на глазах, переглядывались в глубоких раздумьях, что же им делать. Выпить?.. Тоже отставить?.. От мужа веяло ледяным холодом и презрением, даже праздничному столу становилось не по себе.

Цивилизованных развлечений мой муж тоже не жаловал. Не любил рестораны, кафе, о ночном клубе и речи не могло быть, а в кино всякий раз приходилось тащить его силой, и я по сей день изумляюсь: на кой черт я это делала?

Зато в уходе за детьми ему не было равных. Как-то накупавшись в Буге, Роберт поймал страшную инфекцию, расчесался до крови и в результате получил страшное воспаление, от макушки до пяток покрывшись гнойными нарывами. Просто какой-то кошмар!

Сына нужно было купать в крахмале, а на ночь завертывать в простыню, пропитанную риванолом. Без малейшего колебания и с полным доверием я снарядила больное чадо в отпуск с папулей. Они отправились во Владиславов, а когда я приехала туда через две недели, от всей заразы у сына остался только крохотный струпик на пятке. Золото, а не муж!

Последний отпуск с мужем я провела в Ротулове под Закопане, где добилась двух успехов.

Мы оказались там вшестером. Я с мужем, двое коллег моего мужа, один с женой, второй с невестой. Не буду сейчас подробно останавливаться на том, что эта невеста потом стала второй женой моего мужа, потому что в Ротулове это еще не просматривалось, и никто пока такого поворота событий не предвидел.

Дамы поделили между собой хозяйственные обязанности, что-то там готовили (это точно не ко мне!), а я отвечала за дрова и огонь. Мы жили в гуральской [6] хате, я колола дрова на колоде и от гураля получила огромный комплимент. Он подошел, посмотрел и сказал:

— О-о-о, а пани-то рубит как мужик, не по-бабски!

Я моментально раздулась от гордости. Муж мой тоже, но не из-за меня, а из-за форели. Форель водилась в ручье, и муж молниеносно научился у гураля ловить ее. Ловили они рыбу руками! Только метод этот был браконьерский, в чем муж, человек законопослушный, не отдавал себе отчета. Дошло это до него с опозданием, и съеденную ранее форель выдрать у нас он не сумел.

Второй успех был связан с танцами. Однажды вечером местные жители решили нам показать разбойничий танец. Отплясали они весь этот балет, а потом и заявили:

— А теперь покажите, как танцуют в Варшаве.

Выбор был невелик, наши две дамы в дело не годились, а из мужчин прилично танцевал только мой муж. Оркестр рванул польку, и мы ринулись спасать честь столицы. Мою жизнь спас каблук, отлетевший от туфли через двадцать минут. Нам бешено аплодировали, уважительно говорили комплименты. Честь столицы мы отстояли, а каблук прибил мне сапожник в Закопане.

Где-то в конце пятидесятых годов Люцина получила участочек возле Океньча. Она жила на улице Жвирки и Вигуры, а участочек располагался почти напротив, на другой стороне улицы. Это была неурожайная неудобица, и всё семейство этот участок лелеяло. Мой муж ненавидел всякие фазенды, садово-полевые работы и вообще копание в земле, однако грубая физическая сила была необходима на участке, и на мне лежала обязанность обеспечить его рабский труд. Диву даюсь, что он со мной еще тогда не развелся.

Как минимум восемь лет деньгами распоряжалась я. Муж на этом настаивал: деньги положено отдавать жене, она ими распоряжается. От этого самого распоряжения я чуть умом не тронулась, пока эта ситуация окончательно не встала мне поперек горла.

— Ну вот что, хватит, — сказала я. — Теперь ты будешь казначеем. Вот твои деньги, мои деньги, бабки за халтуру, и крутись сам, как хочешь.

Через три месяца муж, до той поры упрямо настаивавший, что он не будет пресмыкаться и побираться в поисках дополнительных заработков, взял на дом халтуру.