Она шагнула навстречу. Недолго думая, он пустился наутек, добежал до машины, заперся в ней и включил фары, рискуя разрядить аккумулятор. Он всматривался в темноту, боясь, как бы старуха силой не затащила его к себе. Сердце отчаянно колотилось в груди. Наконец он погасил фары, опустил спинку водительского сиденья и свернулся калачиком. Минут через десять, не в состоянии уснуть, он одумался. Он просто смешон. Женщина пожалела его, а он повел себя по-хамски. Собравшись с духом, он открыл дверцу, достал из чемодана туалетные принадлежности и вернулся к дому.

Старуха все еще стояла неподвижно на пороге, поджидая его. Она знала наверняка, что он вернется. Он снова пробормотал «Entschuldigung», извиняться стало уже привычкой, попытался что-то объяснить на смеси французского с немецким. Она не сочла нужным ответить. Он поднялся по ступенькам крыльца, она посторонилась, впуская его, буркнула:

— Bitte sehr…

Он был выше ее по крайней мере на две головы. Она показала ему лестницу, жестом пригласив наверх. Света не было, электричество отключено. Он не только оказался далеко от дома — он словно перенесся на столетие назад. Старуха бормотала без умолку, выговариваясь за месяцы вынужденного молчания: она перекатывала слова на зубах, точно камешки. Он не понимал ее говора, да она еще и пыхтела, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы отдышаться. Он боялся, как бы ей не стало плохо. Она показала ему каморку под крышей, без удобств: «Надеюсь, вас устроит», — повторила она не меньше трех раз. Карманный фонарик в ее руке отбрасывал на стены огромные тени. В доме было сыро и пахло плесенью с легкой примесью запаха душистых букетов, которые расставляют в гостиницах средней руки. Антонену подумалось, что надо остаться совсем уж без гроша, чтобы проводить зимние каникулы в этой халупе. В комнате стояла железная кровать без простыней, с матрасом в подозрительных пятнах, расшатанный стул и умывальник без ковшика и мыла. Стены вздулись и местами облупились.

— Es geht mir gut, vielen Dank (Меня вполне устраивает, спасибо), — повторил он.

Старуха с тревогой ждала его одобрения. Косичка редких седых волос, бородавка на подбородке, обломки зубов во рту — и представить невозможно, что она была когда-то веселой и резвой девушкой. Даже ее чепец казался изъеденным молью. Ее тело со временем усохло, почти исчезло: она утопала в обтрепанном зеленоватом халате. Она, однако, была не из боязливых, ее невозмутимость впечатляла.

Он предложил ей немного денег, она отказалась:

— Morgen, mit Fr"uhst"uck, wir k"ummem uns am Morgen (Утром, за завтраком, рассчитаемся).

Она оставила ему огарок свечи, коробку спичек, пожелала доброй ночи и затворила дверь. Ключа не было. В этом бардаке Антонен никак не мог заснуть. Ему хотелось есть, но на ужин рассчитывать не приходилось, оставалось прибраться. Для начала он умылся холодной водой, потом, закрыв туалетный несессер, немного навел порядок. В треснувшем зеркале отразился молодой человек с тонкими чертами и встревоженным выражением лица. Он провел пальцем по плинтусу, и толстый слой пыли привел его в отчаяние. Он поискал тряпку, чтобы пометить эту незнакомую территорию: уборка успокоила бы его. Завтра на рассвете только его здесь и видели. Деньги в уплату он оставит на кровати, пойдет за помощью в ближайшую деревню и выпьет хорошего кофе по-австрийски с Schlagsahne (сбитыми сливками), чтобы взбодриться. В животе у него урчало. Старуха могла бы предложить ему перекусить. Вот скряга-то!

Вообще-то она пугала его. Она не отличалась добродушием пожилых людей, чью агрессивность притупило время. Старуха сверлила его любопытными глазками и, казалось, знала о нем такое, чего не знал он. Он лег на кровать одетый, сняв только ботинки. Пружины жалобно скрипнули, он укрылся траченным молью одеялом, стараясь не касаться его лицом. Он морщился при мысли, что придется спать в незнакомом месте, топографию которого он не успел освоить. Свечу он задул: бояться в чужой стране — значит бояться вдвойне, если ты лишен языка.

Он уже проваливался в глубокий сон, когда дверь вдруг открылась, визгливо скрипнув петлями. Он вытаращил глаза и уставился в темноте на створку, которая медленно отходила от стены. Его пробрал озноб. Надо проснуться, рассеять эту галлюцинацию. Но нет! Темная фигура неспешно вошла в комнату, аккуратно задвинула щеколду и мелкими шажками направилась к кровати. Вот уже старуха склонилась над ним, обдавая кислым дыханием, словно гнилыми фруктами потянуло из погреба.

— Ich m"ochte mich zu ihnen legen! (Пустите меня лечь рядом с вами!)

Она шептала ему в лицо. Он сделал усилие, чтобы понять. Она повторила фразу, вцепившись одной рукой в одеяло. Ситуация выходила из-под контроля. Он ударился в панику. Нет, не посмеет же она? В ответ на его увещевания она твердила одно:

— Es ist mir kalt, das ist mein Haus, lassen sie mich herein (Мне холодно, я у себя дома, пустите меня).

— Да почему же в мою кровать?

Ткнув в него указующим перстом, она пихнула его с неожиданной для нее силой. Он подвинулся, из остатков уважения к старшим. Старуха плюхнулась рядом с ним — она оказалась тяжелее, чем он думал, кровать закачалась, как лодка на воде. По-прежнему протестуя, он попытался отгородиться от нее сложенным одеялом, но она властно шикнула на него, и он притих. Она поднялась и с трудом выпросталась из халата. На ней была простая ночная сорочка, совсем коротенькая, открывавшая тощие ноги; она снова легла, повернулась к нему, обхватила рукой, как примерная супруга, и будто бы задремала. Она громко дышала, каждый долгий вдох заканчивался всхрапом. Антонену было и страшно, и противно.

В голове роились дикие мысли. Каждая выпуклость этого живого скелета больно ранила его. Нет, сейчас он встанет, вернется в машину. Не так он понимал законы гостеприимства. Но она все равно его выследит, постучит в окно, уляжется на него ледяной владычицей, стиснет в жутком объятии. Он весь дрожал — от хозяйки не исходило ни малейшего тепла. Не желая трогать «это», он прятал руки между ног. Он был чересчур вежлив. Спустя некоторое время, решив, что старуха уснула, он хотел было высвободиться, отодвинуться к краю кровати, но страшные пальцы, похожие на когти хищной птицы, сжались, вернув его к действительности.