Итак, я остался в новом крае, чтобы еще раз попытать свое «золотое» счастье.

На прииске, о котором идет речь и который, кстати сказать, назывался «Енда», два года тому назад начал большие работы Кабинет и хорошо его оборудовал, но через год, понеся значительные убытки, работы прекратил, оставив на месте поставленные на участке строения и промывальные машины.

Мне предстояло вложить свои последние деньги в прииск, которого я и в глаза не видел. Прииск этот находился в 150 верстах от Сретенска. Чтобы попасть туда, нужно было проехать 100 верст вниз по Шилке и 50 верст в сторону Станового хребта, который служит водоразделом Олекминской и Амурской систем. Там же находились богатые Урюмские и Желтугинские прииска.

В этот раз моя совместная работа с Шайдуровым принесла нам все же некоторую прибыль: мы заработали за лето 2 тысячи рублей, поделив их пополам.

Работая на речке Енде, в версте от главного кабинетского Урюмского прииска, я познакомился с управляющим этим прииском, Михаилом Ивановичем Нестеровым, и женой его, Евдокией Ивановной. Детей у них не было. Оба они были очень милыми, симпатичными людьми, любили общество, и оба, в особенности жизнерадостная Евдокия Ивановна, не пропускали случая перекинуться в картишки. Нестеровы с неизменным вниманием и радушием принимали меня у себя в доме. Иногда придешь с работы усталый, разбитый, с желанием отдохнуть, а дома дожидается посланный, с запиской от Евдокии Ивановны: «Ждем партнера в винт». Как откажешь даме, да еще такой милой и веселой, как Евдокия Ивановна! Идешь, играешь в карты, слушаешь, о чем люди говорят, и сам говоришь.

Не знаю, по своей личной инициативе или вследствие распоряжения свыше, Нестеров по зимам вел поиски золота вне пределов кабинетских земель. Разведывательные партии с Урюмских и Бабинецких приисков посылались на казенные земли за Становой хребет, на север, в покати Олекмы. Нестеров не раз хвалился удачными результатами разведок вне пределов кабинетских земель, показывая крупные самородочки золота, добытого из пробных шурфов.

Однажды без всякого намерения, так, между прочим, я спросил у Михаила Ивановича:

— Что же вы, Михаил Иванович, закрепили эти участки, согласно уставу, за Кабинетом?

С горным уставом я был прекрасно знаком.

Нестеров почему-то принял мой вопрос за шутку. Он был твердо убежден, что для закрепления земель за Кабинетом достаточно было выставить явочные столбы с клеймами двуглавых орлов.

Разговоры на эту тему возникали у нас неоднократно. Я шутил:

— А вот я соберусь летом, поеду на места ваших открытий да и закреплю их законным порядком за собой. Отберу от вас золото и на орлов не посмотрю.

Разговоры эти были несерьезные. При моем материальном тогдашнем положении о такой поездке и думать не приходилось. Наступил июль. Против ожиданий, как я уже упоминал об этом, добыча золота на Енде наладилась. В голове моей все чаще и настойчивее стала мелькать мысль о поездке. Манили новые края своими необъятными просторами, чудились запрятанные в раскинувшейся на сотни и сотни верст горной системе несметные сокровища… Жизнь на чужих приисках тяжело действовала на душу. Никаких перспектив в будущем, всегда висевшая над головой угроза, из-за человеческой алчности или каприза, лишиться работы на следующий год, положение приживалки в настоящем — все это укрепляло во мне мысль поехать и сделать заявку на золото.

Места предполагаемых заявок лежали за 75 верст от Урюма, но не бывавшему там человеку летом, на лошадях, туда нельзя было пробраться. Много топких долин лежало на пути, лошади не выдерживали трудной дороги, тонули в болотах. Приходилось ждать орочон с оленями.

Орочоны уезжали за 400–600 верст от Урюма на север в тайгу, с Амура на Витим, по направлению к Якутску, на охоту за зверем — месяцев на шесть и более. С богатой добычей, со всеми своими семьями и стадом оленей, численностью в 50–100 голов, возвращались они потом на прииск «Урюм», в торговые села Горбица и Кара. Шкуры убитых зверей они продавали, а на вырученные деньги покупали предметы первой необходимости: муку, чай, соль, табак, а затем снова исчезали в тайгу на шесть месяцев промышлять зверя.

Дождавшись партии орочон, возвращавшихся обратно в тайгу, я договорился с ними, чтобы они доставили меня с тремя рабочими на речку Тунгир, левый приток Олекмы, в район кабинетских разведок. Таким образом, без всякого шума, в компании орочон, владевших 50 оленями, я пустился в рискованную экспедицию. В пути оленями правили орочонки, а их мужья рано утром уходили на охоту в горы и возвращались только к вечеру. Путешествие совершалось очень медленно. В день уезжали не дальше чем на 15–18 верст: 8 верст вечером и 8 утром. Днем, в жару, олени не в состоянии были передвигаться и лежали в тени деревьев. По оленьим тропам, которые ведомы только одним орочонам, прошли мы путь в 75 верст в пять дней.

Достигнув намеченного места, я выполнил все требовавшиеся горным уставом формальности для заявки на золото; затем обмерил рулеткой площадь облюбованного участка, вкопал явочные столбы и в бумаге на имя Иркутского горного управления указал приметы местности, упомянув, что на занимаемом участке видел столбы со знаками двуглавых орлов на них, но разведочной партии нигде поблизости не встретил.

Пять дней спустя я возвратился на Урюм опять с партией орочон, везших пушнину. Урюмская администрация, узнавшая о моем отъезде на Олекминскую систему, с тревогой ждала моего возвращения. В день приезда я получил письмо от М. И. Нестерова, который просил меня заглянуть к нему. При свидании я не стал отрицать факта поездки моей на места его разведок и заметил ему, что из поездки этой я никогда секрета не делал и в прошлом неоднократно ему об этом говорил. Если же он моим словам не придавал серьезного значения, отделываясь шутками и усмешками, то в этом не моя вина. Разговор наш велся в мирном, спокойном тоне. Михаил Иванович оправдывался тем, что не ему надо было беспокоиться о соблюдении формальностей по закреплению за Кабинетом прииска, а Нерчинском горному управлению, по распоряжению которого производились разведки и куда он исправно сообщал о достигнутых им результатах. В Нестерове крепло убеждение, что для его хозяина-государя общие правила и законы неприложимы. К действиям моим он относился скептически, в успешное завершение моих начинаний не верил и считал, что я без нужды создаю запутанное дело.